Он посмотрел на мать – когда она заметила это? Она только посмотрела на него и затянулась сигаретой. Не глядя на окно, она проговорила сквозь зубы.
– На твоем месте я бы продолжила танцевать.
– Я не могу. – Слезы подступали к его глазам.
– Ты должен знать: они побеждают, только когда ты сдаешься.
– Я не могу. – Его пальцы и руки вытянулись и застыли, словно ветви засохшего дерева.
– Не доставляй им этого удовольствия.
– Мама, помоги. Я не могу.
– Нет. Ты. Можешь. – Она все еще улыбалась сквозь зубы. – Держи высоко голову и жги. На всю. Катушку.
От нее не было никакой пользы, когда ему требовалась помощь в домашних заданиях по арифметике, а случались дни, когда ты мог помереть с голоду, но не получить от нее горячей еды, но Шагги смотрел на нее теперь и понимал: вот в чем она превосходит других. Каждый день она, причесавшись и накрасившись, вылезала из своей могилы и высоко держала голову. Опозорив себя пьянством, на следующий день она надевала свое лучшее пальто и предъявляла себя миру. Когда ее живот был пуст, а дети голодны, она причесывалась и делала все, чтобы мир думал иначе.
Трудно было сразу снова начать двигаться, почувствовать музыку, перейти в то место в своей голове, где ты хранишь уверенность в себе. Они не хотели действовать в унисон – ноги шаркали по полу, руки двигались, как у марионетки, но он, как тяжелый поезд, набирал скорость и вскоре уже снова летал. Он старался смягчать показные театральные движения, трясущиеся бедра и широко раскинувшиеся руки, но оно было в нем, и, выпуская эту энергию из себя, он вдруг понял, что не в силах ее остановить.
Двадцать один
Он стоял в голубых гетрах в центре футбольного поля, и его, как и обычно, выбрали последним. И хотя он знал, что так и случится, знание ничуть не уменьшало боли. Жирный мальчишка, мальчишка-астматик, хромоногий мальчишка и Лахлан Маккей с его любовью к жабам – всех их выбрали до него. Под ноябрьским дождем его команду заставили снять рубашки, он ходил туда-сюда по середине поля, тер себе грудь, не понимая, то ли она замерзла, то ли горит от ветра.
Учитель прокричал, что если ему холодно, то нужно больше двигаться. Его парусиновые туфли поскрипывали в сырой траве, а жилистые мальчишки в голубых гетрах на бегу вырывали своими шипованными бутсами комья влажной земли. Он предпринял ленивое усилие следовать в том направлении, в котором летит мяч, но ни разу не совершил ошибки – к мячу не приблизился. Учитель отказался от выкрикивания поощрительных слов и заменил их оскорбительными. Он был человеком немолодым, но в хорошей форме, крепкий, в свое время завоевал звание чемпиона по шинти
[114]. Когда несколькими годами ранее в школах запретили телесные наказания, он уже решил было навсегда расстаться с учительством. Но в конечном счете понял, что ничего не изменилось; он столько лет вглядывался в темные уголки мальчишеских душ, а потому прекрасно знал, где находится настоящая боль и мотивация.
Он приложил ко рту сложенные рупором руки и прокричал:
– А ну, Бейн, шевелись. Педик недоношенный.
Это вызвало гогот у других ребят. Они запыхались и устали, но им хватило дыхания, чтобы остановиться и расхохотаться от этих слов.
Шагги не ожидал, что Лахлан Маккей рассмеется, но тот смеялся. День бы прошел неторопливо, как и все другие, но этот грязный светловолосый мальчишка смеялся вместе со всеми. Сопли и грязь вокруг его рта растрескались, и он смеялся от всей души. Шагги заставил свои замерзшие ноги бежать по полю. Лахлан стоял в конце поля около собственных ворот в ожидании мяча.
– Ты почему сейчас смеялся?
– Чо?
– Я спросил. Почему ты смеялся?
– Хотел и смеялся. – Он наклонился, отдирая грязь с ноги. Одежда на нем была драная и не по размеру: старая рубашка его брата, вывернутая наизнанку, и чужие спортивные шорты – такие дают обычно, если ты забыл взять из дома свою форму и попытался отмазаться, посидеть часик в одиночестве и почитать книгу. Ноги у него были покрыты грязью в несколько слоев, а носки он надел обычные черные, а не фирменные спортивные.
– Но… но. – Шагги запнулся, оглядывая Лахлана с ног до головы.
– Что, в жопу, «но»?
Мальчишка встал перед ним, широко расправив грудь и плечи и двигая головой, как дерущийся хорек.
– Но почему ты решил, что можешь смеяться надо мной?
Мяч летал над их головами, а остальные мальчишки вспахивали своими бутсами поле, как шетландские пони. Они носились легким галопом туда-сюда, отчего возникало впечатление, что они боятся, как бы их не разделили. К ним рысью прискакал учитель.
– Эй вы, две дамочки, когда закончите пить чай, может быть, поиграете немного в этот хренов футбол, – пролаял он.
Шагги мог бы сказать что-нибудь в ответ, мог бы сказать что-нибудь по-настоящему язвительное, если бы его перед этим не сшиб с ног удар сбоку в челюсть. Он упал навзничь на искалеченный дерн, изгваздав в грязи свою голую спину.
– Маккей! – нехотя вздохнул учитель. – Я тебе что говорил? – Светловолосый парень стоял над Шагги, который ждал сладкой мести наказания – единственной надежды слабаков. – Никогда. Не бей. Девочек. А теперь продолжаем игру.
Футбольное поле взорвалось смехом.
Лахлана трясло от злости.
– Ты думаешь, что лучше меня, мальчик с дыркой? – со злостью прошипел он. – Встретимся после школы, посмотрим, кто кого.
Эта угроза Лахлана вызвала волну возбуждения на поле.
На протяжении всей игры другие мальчишки притормаживали около Шагги и говорили ему: «Опаньки. Приехали. Ты покойник». Один или два сказали ему, что дождаться не могут, уж поскорее бы три часа. Мальчишки Макавенни сказали ему, что они на его стороне, а потом побежали к светловолосому, чем еще сильнее разогрели ожидания.
Прошли послеполуденные занятия, во время которых он все время ловил на себе презрительные взгляды. Никто не смотрел на учителя – все глаза были устремлены на покойника, сидевшего в конце класса. Некоторые девочки улыбались с искренним сочувствием, но большинство с нетерпением ждали представления. Прежде он почти не замечал больших часов над доской, но сегодня он только и делал, что смотрел на стрелки, которые двигались слишком быстро. Даже они, кажется, пребывали в возбужденном состоянии.
Грязный светловолосый мальчишка неуверенно выбирался из кокона. Уважение одноклассников возвышало его в собственных глазах. Неделю назад они ему говорили, что от него воняет так, будто он обосрался. Неделю назад они спрашивали у него, не входит ли в пособие, которое получает его мать, стоимость пластической операции. А теперь он сидел в лучах фальшивого обожания и улыбался, как счастливый щенок. Он почти забыл, за что собирается драться.
