– Мама, хочешь ананасную дольку на палочке? Такая вкуснятина!
Агнес прислонилась к дверному косяку, ее руки потянулись к накрашенным губам. Она была одета так, будто собралась на вечерний спектакль в оперном театре, на самом же деле она провела день, играя в «Купи одну, получи одну в подарок» в бинго-зале при отеле «Ритц». Голубые глаза Юджина внимательно изучали обстановку из-за ее плеча. Его суровым взглядом смотрела сама Церковь, и он ничего не мог с собой поделать – высокомерно оглядывал это сборище оборванцев, рассевшихся в комнате. Он вошел, молча кивнул, словно пришел на поминки.
– И что это такое? – спросила Агнес. Ее глаза были широко раскрыты, она оглядывала комнату, пытаясь понять, что все это значит. Она никогда не видела некоторых из этих лиц за пределами зала на Дандас-стрит. Все это сбивало с толку.
– С днем рождения, – сказал Лик.
– Ты это о чем? – Агнес все еще оглядывала комнату.
– Сегодня твой первый день рождения. Мэри-Долл по телефону нас предупредила. Она сказала, что важно отпраздновать год, прошедший на пути к выздоровлению. – Лик сиял от уха до уха. Он показал на миниатюрную шатенку, попыхивающую остатком сигареты. – Ты целый год не брала в рот ни капли.
– Это правда. Лик вел счет, – добавил Шагги.
– Ты вел счет? – спросила Агнес.
– Да, – в один голос ответили оба ее сына. Шагги достал из серванта потрепанный бумажный календарь. Двенадцать страничек под акварельным изображением Базилики Непорочного Зачатия в Лурде. Он пролистал с полдюжины страниц, помеченных крестиками рукой Лика.
Люди стали передвигаться по маленькой комнате, радуясь возможности подняться с жестких стульев. Агнес переходила от лица к лицу, со слезами на глазах принимая их объятия и позволяя поцеловать себя в щеку, выслушивала благословения. Шагги руководил открыванием больших бутылок шипучки, разливал эту липкую жидкость в бумажные стаканчики. Шона всучила ярко-зеленый стаканчик с лаймадом
[115] Юджину, и тот уставился на содержимое, словно на диковинку.
– Я никогда не слышала про Питхед раньше, – сказала одна из женщин, посещавших собрания по средам. Мэри-Долл была миниатюрной, похожей на тростинку, словно пьянство истончило ее, как резчик – мягкое дерево. Ее щеки под большими карими глазами провалились, а темные волосы сидели на порченом теле, как парик с чужой головы. Агнес потеряла дар речи, когда узнала, что этой женщине всего двадцать четыре года. Она прижала руку к сердцу и услышала шепот Лиззи: «На свете всегда найдется немало людей, которым еще хуже, чем тебе».
Агнес взяла руку женщины в свои.
– Я молилась о тебе. Есть какие-нибудь новости про твоих малышей?
Мэри-Долл просияла, ее глаза снова стали ясными, как когда-то.
– Я тебе не говорила, что мой младшенький как раз в школу поступает?
– Ты наверняка им гордишься. Дети в их блейзерах с галстучками всегда такие потрясающие.
Тень пробежала по лицу Мэри-Долл.
– Да, так и было. Мне только маленькую фотку удалось увидеть, но я была уверена и позвонила ему вечером. Он был такой взволнованный.
– Они все еще с бабушкой?
– Ага. Она не подпускает меня к ним.
От одной только мысли о разлуке с ее мальчиками Агнес захотелось прижать их к себе. Хватит и того, что она из-за своего пьянства потеряла Кэтрин.
– Было время, когда я думала, что трясучка тебя никогда не оставит. Нужно верить, детка. Твоя бабушка одумается.
– Да, надеюсь, – без особой уверенности прошептала тощая женщина. – Но фотка хорошая. Я купила для нее маленькую рамочку и повесила на стенку.
С одного из принесенных стульев поднялся мужчина. Питеру, посещавшему собрания с понедельника по четверг, было столько же, сколько Агнес, но судя по его виду, он ей в отцы годился. Он пришел в светлых джинсах и плотном пиджаке из шетландской шерсти, вышедшем из моды во времена первого замужества Агнес. Человек передвигался странной дерганой походкой, словно состоял из множества пластинок, грозивших рассыпаться. За его общительностью и любовью поболтать о себе скрывалось одиночество.
– Привет, Агнес, – радостно проговорил он. – Как тебе снова почувствовать себя новорожденной? Годовалой?
– Сказать по правде, я этого еще не осознала, – ответила Агнес.
– Да, приятно видеть, как твои ребятишки гордятся тобой. – Понедельнично-четверговый Питер показал на Лика. – Они были счастливы что-то сделать для тебя. Ну ты понимаешь, не сбавлять обороты. Придать тебе маленькое ускорение на горбыле первого года.
Юджин стоял у входа в гостиную, в комнату он так и не шагнул, но был не в силах оторваться от этого спектакля с нервными актерами. Шагги стоял у стола с едой, стирал жир и соус с краев тарелок. Он трудился, чтобы все было в лучшем виде: выравнивал мясистые колбаски, переворачивал сырные кусочки, чтобы верхушки не засохли и не потрескались. Юджин смотрел, как суетится Шагги. Мальчик выстроил декоративную пирамидку из бумажных стаканчиков, а закончив, поднял голову и поймал на себе взгляд Юджина.
– Как дела идут, мужичок? – спросил Юджин. Он медленно приблизился к Шагги, не вынимая рук из карманов.
– Отлично, я только что… – Шагги посмотрел на свою вычурную пирамидку из стаканчиков и сбросил ее рукой, как ножом бульдозера. Стаканчики разлетелись по полу.
Юджин и Шагги повернулись и теперь, стоя бок о бок и стараясь не смотреть друг на друга, наблюдали за вечеринкой, как за футбольным матчем.
– Отличный вечерок, правда? – сказал Юджин, вежливо игнорируя демонстрацию Шагги: строительство, обернувшееся разрушением.
– Пожалуй. Я думаю, Лик сошел с ума.
Юджин рассмеялся.
– Нет! Это здорово, когда так любят мать. В конце концов, она у вас одна. – Он улыбнулся, потом неожиданно спросил: – Ты ведь знаешь, кто я, да?
Шагги кивнул и ответил ровным, скучным тоном:
– Вы Юджин Макнамара. Старший брат Коллин. Возможно, вы станете моим новым папой. – Он стоял, уставившись на свои туфли. – Но меня об этом никто не спрашивал.
– Правда? – Такой ответ застал Юджина врасплох.
– Я думаю, это некрасиво – заявлять такие претензии, даже не спросив у мальчика, нужен ли ему папа.
– Ты прав. Джентльмен должен представиться другому человеку. – Юджин протянул Шагги руку. – Меня зовут Юджин. Рад с тобой наконец познакомиться.
Мальчик не без опаски пожал протянутую руку. Это была не рука, а настоящая медвежья лапа, ни к чему более грубому он раньше не прикасался.
– Вы надолго к нам?
– Может, на часок.
– Нет, я имею в виду, вообще, надолго ли с моей мамой.
