Водитель выбрал не нижнюю, а верхнюю дорогу, словно в направлении из города. Эта дорога напоминала проселочные, будто город, дойдя до края отведенных ему просторов, изверг ее за свои пределы. Дорога была недоделана. Слева за деревянными заборами и незасеянными газонами стояли развернутые фасадами от дороги, недостроенные дома «Баррат девелопмент»
[133]. Справа простирались невозделанные поля, темные и пустые. Водитель, видимо, хорошо знал дорогу, потому что он поглядывал назад и улыбался мальчику в белом галстуке.
– Ты такой нарядный. Едешь на вечеринку? – спросил он, улыбаясь в зеркало.
– Да, типа того. А еще я думаю, важно всегда выглядеть наилучшим образом.
Водитель рассмеялся.
– А где ж твоя ма – на той же вечеринке?
– Надеюсь, – пробормотал Шагги.
– Не рано тебе в твои годы одному-то ездить? – сказал он. – У меня сынок твоих лет. Тебе ведь лет двенадцать? Он у меня любит ездить спереди и играть с моей рацией.
Шагги было только одиннадцать, но приписанный водителем год внушил ему больше уверенности, а потому он не ответил. Ему показалось забавным, что в зеркале ты мог видеть только глаза или только рот водителя, но никогда рот и глаза вместе.
– Хочешь сесть спереди рядом со мной? – предложил в зеркале рот, растянувшийся в широкой улыбке.
Такси остановилось не на перекрестке и не на светофоре, а неведомо где на широкой пустой дороге. Шагги посмотрел на недостроенные дома слева и ровные поля справа. Если он хотел привести мать домой в целости и сохранности, то, видимо, выбора у него не было – только делать то, что ему сказали.
Водитель сказал, чтобы Шагги вышел. Передняя дверь слева открылась. В передней части салона с левой стороны у этих черных такси не было сиденья, только пол, укрытый ковриком. Он встал на коврике, на котором валялись вечерние газеты, старое пальто и полупустой пакет с сэндвичами. Шагги попытался не смотреть на еду. Хлеб был рыхлый, с корочкой, но он так проголодался, что и такой бы съел.
– Ну садись. Здесь тебе получше будет. – Водитель расчистил место для мальчика. Он взял сэндвич. – Хочешь? – спросил он. – Здесь только масло и кусочек консервированной ветчины.
– Нет, спасибо, – вежливо ответил Шагги, пожирая глазами недоеденный сэндвич.
– На, возьми, – сказал водитель, протягивая сэндвич. – Я аж отсюда слышу, как у тебя в животе урчит. – Шагги взял сэндвич. Хлеб стал влажным от масла, и Шагги пытался есть медленно, но лагер бродил в его животе, и он поймал себя на том, что глотает большие куски соленой ветчины. Ломоть ветчины был таким толстым и сочным, что куски прилипали к нёбу.
Даже стоя на коленях, Шагги не доходил до плеча сидящего человека. Взглянув поверх толстого сэндвича, он подумал о том, что этот водитель ничуть не похож на его отца. Лицо этого было добрее, в уголках глаз – морщинки от привычки улыбаться. На его шее висела серебряная цепочка с распятием, и это неожиданно успокоило Шагги.
– Это рация, – сказал водитель, показывая на трубку, похожую на электрическую бритву. Он нажал кнопку на корпусе. – И вот – можешь болтать, что душа пожелает, если хочешь. На этом канале тебя услышат только дальнобойщики и одинокие сердца, которые едут с ними. – Водитель улыбнулся ему, показав прямые зубы, и Шагги подумал, что ему хотелось бы познакомить этого человека, который угостил его сэндвичем, с Агнес.
Водитель снова опустил ручник, и такси помчалось по темной дороге. Шагги отбросило к стеклянной перегородке.
– Опа, парнишка, держись за что-нибудь!
Левой рукой он обхватил мальчика за талию, удерживая его в багажном пространстве.
Они ехали по неосвещенной дороге. Шагги старался не есть сэндвич слишком быстро. Ломоть ветчины был толстый и такой соленый, что щипал десны. Водитель вдруг сказал ему:
– Это случается чаще, чем ты думаешь. Я говорю про брошенных детишек. – Он повернулся к Шагги и улыбнулся. – Я с этим часто сталкиваюсь, с мамашами и папашами, которым так приспичило в бар, что дети вынуждены сами о себе заботиться. Бедные создания.
Шагги доел сэндвич. Он заставил себя не слизывать масло с пальцев.
– Понравилось?
Шагги кивнул и вежливо ответил:
– Да. Огромное спасибо.
Рука водителя все еще обнимала мальчика, чтобы тот не упал.
Человек доброжелательно рассмеялся.
– О, огромное спасибо, – повторил он, как довольный попугай. – Ты вежливый малец, правда?
Шагги постарался не выдать смущения. Он остановил взгляд на зеркале заднего вида и пожалел, что рядом нет Лика. У пустой проселочной дороги, казалось, нет конца; он пытался запоминать, мимо чего они проезжают, составлял в уме список того, что видел, как в игре «Бабушка отправилась в Испанию»
[134]. Но после десяти или пятнадцати деревьев и одного светофора все начинало казаться одинаковым, и он неохотно сдался.
Водитель медленно опустил руку ему на поясницу, неторопливо вытащил сзади рубашку из его твидовых брюк и вероломно запустил теплые пальцы в трусы Шагги, которому и смотреть не нужно было – он знал, что человек все еще улыбается ему.
– Да, ты забавный малец, правда? – повторил человек. Резким движением он пробрался еще глубже в трусы Шагги и принялся обшаривать ягодицы мальчика. Пояс твидовых брюк врезался Шагги в живот. У него возникло ощущение, что его пытаются разделить на две части, и теперь он мог бы закричать от одной только боли. Но Шагги так ничего и не сказал.
Машина теперь ехала медленнее. Водитель производил какие-то странные звуки, словно втягивал горячий суп сквозь зубы. Свет фар встречной машины прорезал темноту. Теперь Шагги скосил глаза на человека. Толстые пальцы водителя вдавливались в Шагги каким-то странным образом. Заварной крем образовал пленку поверх кисловатого лагера, и хлеб набух и расширился в его животе так, что Шагги боялся, как бы его не вырвало. Пальцы давили все сильнее и сильнее. Плотно сжатый рот водителя искривился. Шагги мечтал увидеть хоть проблеск света из каких-нибудь домов неподалеку.
– Знаете, мой отец тоже работает в такси.
Гримаса исчезла с лица водителя.
Шагги продолжил говорить, стараясь, чтобы его голос звучал обыденно, будто бы он не замечает пальцы, обследующие его грязное место.
