Я не отвожу взгляда от отцовских глаз. Кендзи прижимается лицом к моей груди, и я обнимаю его, крепко прижимая к себе. Но я не плачу. Я проглатываю свое горе, чтобы утешить его.
Я ощущаю острую тянущую боль в животе. Она заставляет меня сложиться пополам и прижать руки к тому месту, где больнее всего.
— Ой! Ой нет... — еще одна резкая схватка, и я ощущаю странное тепло между ногами.
— Обаасан?
* * *
Бабушка велит мне лечь и не двигаться, пока не придет акушерка и не осмотрит меня. Я слышала, как она сказала отцу, что позовет женщину, которая ей обязана. Бабушке много кто обязан.
Прошло несколько часов, и все это время я стараюсь дышать глубоко и ровно, чтобы не плакать, но после всего происшедшего это невозможно. Правда, хоть слезы льются без остановки, кровь у меня больше не идет. Я пытаюсь сказать об этом бабушке, пока она никуда не ушла, но она беспокоится, как бы у меня не случилось выкидыша, потому что это опасно кровотечением. Ее не заботит мой ребенок, она беспокоится обо мне. После того, что сказал отец, мне еще очень повезло, что обо мне вообще кто-то беспокоится.
Ради Кендзи я была сильной. Отцу и Таро я демонстрировала уважение и покаяние. По отношению к бабушке я была заботливой. А вот к себе я была исключительно жестокой: я истязала себя обвинениями и отвергала даже мысли о прощении. Когда придет мой черед переходить реку Сандзу, то мне придется куда тяжелее, чем окаасан. Ее смерть теперь навсегда окрасила мои руки красным, а душу черным, и уже сейчас сердце мое подвергается нападкам ядовитых змей отмщения.
Боль утраты теперь приходит и отпускает волнами.
Так было задумано: если бы нам не отпускались мгновения для передышки, мы бы сразу умерли от тоски по тем, кто ушел. Поэтому агония то захватывает пас, то отступает, как по команде, не давая нам окончательно задохнуться, и мы пребываем в состоянии мучительной пустоты.
Именно там я и нахожусь, лежа в своей комнате, оцепеневшая, застывшая изнутри и снаружи. Жду прихода следующей волны. Только бы с ребенком все было в порядке. Я не могу потерять сразу и окаасан, и ребенка. Я просто этого не вынесу.
До меня донеслись приглушенные голоса, шаги, потом звук отодвигающихся дверей, и появилась полоска света. Я вытираю мокрую щеку и поворачиваюсь к бабушке и пришедшей с ней женщине.
— Это Ияко, она тебе поможет, — и перед тем как уйти, бабушка шепчет ей что-то на ухо.
Ияко закрывает дверь. Лампа, которую она держит в руках, бросает на ее лицо резкие тени. Она младше бабушки, но уже зрелая женщина. Между ее бровями залегли глубокие морщины. Она улыбается, но эти морщины никуда не уходят. Она ставит лампу на пол и складывает руки.
— Ну, какой у тебя срок?
Я откашливаюсь.
— Я пропустила три...
Она приподнимает мое легкое одеяло и расстегивает мою домашнюю рубаху. Для того чтобы не касаться меня холодными пальцами, она сначала трет ладони друг о друга и только потом касается моего слегка выступающего живота. Мягко и целенаправленно она надавливает сначала выше, а потом ниже живого холмика. Потом она поднимает мою юбку и осматривает меня внутри.
В это время я поднимаю лицо к небу и крепко зажмуриваюсь.
— Все указывает на четвертый месяц беременности, — говорит она, снова меня накрывая.
Вцепившись пальцами в одеяло, я вглядываюсь в ее лицо. Когда наши глаза встречаются, она похлопывает меня по руке.
— Судя по всему, там все в порядке. Было лишь небольшое выделение крови и недолгие тянущие боли. Сейчас не болит?
— Нет, — облегчение омывает меня волной, и я глубоко вздыхаю. Этот ребенок — боец.
— Но я бы хотела показать тебя еще одной акушерке, чтобы быть уверенной, и сделать нужные анализы. Завтра с утра мы отправим тебя в родильный дом, и там ты отдохнешь. Договорились?
Мои глаза снова стали исторгать слезы.
Она снова похлопала меня по руке в знак утешения.
— Спи и сохраняй спокойствие.
И она уходит так же, как пришла, забрав лампу с собой. Снова раздались шаги, приглушенные голоса, а потом воцарилось молчание.
Тем временем я представила себе все возможные сценарии развития событий моей жизни. Той самой жизни, которая мне больше не принадлежит. Потому что теперь она принадлежит этому ребенку, мужчине, которому я отдала свое сердце, и Кендзи, моему младшему брату, которого я теперь должна принять как сына. Как сына.
— Я не хочу занимать твое место, хаха, — шепчу я сквозь слезы. — Я не смогу.
Новые обязанности старых традиций теперь навечно связывают мне руки. Отец никогда не примет Хаджиме в нашем семейном доме, и я не имею права забирать Кендзи из единственного дома, который он знал за всю свою жизнь. А что будет с моим ребенком?
Пожалуйста, пусть у нее все будет в порядке.
ГЛАВА 20
Америка, настоящие дни
На Среднем Западе резкие перепады температуры зачастую приводят к грозам и ураганам. Обычно мне хватало ума не садиться за руль в такую погоду, но стоило мне вспомнить о папином складе, как я вылетела из дома. Ничто, даже категория пять по Саффиру — Симпсону, не могло удержать меня на месте.
Дворники кадиллака проигрывали битву тропическому ливню. В довершение ко всему колеса на воде не держали дорогу, а из-за вспышек молнии в глазах надолго оставались блики. Мне следовало бы встать на обочину, чтобы переждать непогоду, но я упорно двигалась вперед.
К тому времени как я добралась до места, от ливня остался мелкий дождик. Я высунулась из окошка, чтобы набрать код на въезде, затем включила дальний свет, чтобы отыскать нужный ряд «Н» и место 101, но надписи уже были едва видны. Пришлось чуть ли не ползти вдоль рядов, пока я не отыскала нужный, и только тогда подогнала к нему машину.
Я выудила ключ и пошла к дверям сквозь реки дождевой воды. Мне удалось вставить ключ и провернуть его со щелчком, чтобы потом поднять дверь-ролету, скатывая оставшиеся капли себе на голову. Включив свет, я вошла внутрь, откинула с лица мокрые волосы и стала осматриваться.
С чего же мне начать?
У папы была особая система, по которой он укладывал вещи. Казалось, мы совсем недавно перевозили сюда коробки с чердака, но на чехлах, которыми мы их укрыли, уже красовался слой пыли. Я сдернула один из них, и спертый воздух тут же приобрел аромат забытых лет.
Я шла между рядами коробок, и мои туфли оставляли мокрые следы на цементном полу. Хорошо хоть, дверь не пропустила воду внутрь.
В первой коробке хранились покрывала, которые бабушка шила своими руками, удивительно мастерски сделанные и долго бывшие в ходу. Я вытащила то, что раньше лежало в изножье моей кровати — лоскутное покрывало из розовых и белых квадратов, которые в каждом блоке восемь на восемь штук были выложены в новом порядке. Когда я была маленькой, это покрывало прятало меня от чудовищ, и оно же было моим убежищем и утешением во время подростковых сердечных драм. Теперь же я собиралась воспользоваться его помощью против охватившего меня озноба.
