Джин и Хатсу обмениваются взглядами. Хатсу складывает руки на груди.
— Ну а что еще мы можем сделать? Мы же не можем выйти из запертых ворот?
Мои глаза распахиваются шире, а сердце начинает лихорадочно биться. А почему нет?
Мне вдруг показалось, что я забралась на спину слону и мне открылась очевидная истина.
— А вдруг у нас получится? — спрашиваю я, переводя взгляд с одной подруги на другую. Самый верный выход чаще всего находится там, где был вход, ведь так? — и я делаю глубокий вдох, чтобы унять восторг от этого откровения. — Нам не нужно искать другой выход, достаточно будет найти ключ от этого! Мы же знаем, что она хранит ключи в своей комнате, да?
У Хатсу глаза сначала округлились от удивления, затем затуманились волнением.
Но как мы это сделаем? Если ключ будет здесь, значит, и Матушка тоже. Как же мы тогда сбежим?
— А мы организуем себе возможность, — я взбудоражена этой идеей. — Когда все будут в доме, нам надо будет выманить их на поляну. Вы с Джин устроите там что-нибудь шумное.
Что, например? — спрашивает Джин, нервно глядя то на меня, то на Хатсу.
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Ну изобразите, что вам больно или вы устроили драку. Да что угодно. Какая разница? Главное, чтобы на вас все прибежали поглазеть. И тогда я побегу к дому с криками о помощи, — я почти смеюсь, представляя это. А ведь моя идея может сработать. — Когда все побегут на поляну, я останусь тут и отыщу ключ. Все просто.
— Рискованно, — Хатсу качает головой.
— Еще более рискованно оставаться тут, не пытаясь сбежать, — теперь я спокойна и уверена и всеми силами стараюсь развеять их сомнения. — Я знаю точно, что смогу его найти. И тогда мы сбежим. Я не могу здесь оставаться.
— Оставаться тут? Это что еще за перешептывания, а?
Мы все в испуге оборачиваемся. Матушка стоит в дверях и сверлит нас своим подозрительным взглядом из-под очков. С ее морщинистых губ свисает незажженная сигарета.
Я тут же изображаю улыбку.
— Да мы разговаривали о друзьях и родных, правда, девочки? — я поворачиваюсь к Хатсу и Джин и делаю вид, что продолжаю прерванный разговор. — Как я и сказала, Кико может даже не знать, что я могла попасть сюда и тем более остаться здесь, — и я приподняла брови, чтобы намекнуть девочкам, как надо отреагировать.
— Так Кико же твоя сестра, — подыграла мне Хатсу.
— Почти как сестра. Она моя подруга с самого детства.
Удовлетворенная моим ответом, Матушка давит пальцем на медную зажигалку, прикуривает и глубоко затягивается.
— Во всяком случае, она была такой, — я опускаю подбородок. Мне уже не надо ничего изображать. — На похоронах она была все еще так зла на меня, что даже не посмотрела в мою сторону. Моя бабушка все время говорит, что богатство притягивает друзей, а невзгоды их проверяют.
Хатсу, сидящая между нами, толкает плечом сначала меня, потом Джин.
— Ну тогда мы самые настоящие друзья. Три обезьянки.
Мы улыбаемся друг другу. Теперь мы так себя и называем. Хатсу — та обезьянка, что закрывает свои грустные глаза, которые слишком много видели. Я — та, что прикрывает уши, преследуемая криками душ маленьких детей. А Джин — наша молчунья, которая если и говорит, то едва слышно.
Матушка прочищает горло, по-прежнему стоя возле дверей.
— Вы три глупые обезьяны, которые пытаются поймать отражение луны в воде, если вы верите в подобную чушь. Вы прибыли сюда поодиночке и уйдете так же, — и она довольно смеется, выдыхая дым.
Я прикрываю уши.
— Вы что-то сказали? Простите, но я вас не слышу.
— Кто это говорит? — Хатсу закрывает глаза. А Джин просто прикрывает рот и хихикает.
Матушка закатывает глаза и снова набирает полные легкие дыма.
Так мы и терпим с помощью разговоров ее ежедневное присутствие.
— Скучаешь по школе? — спрашиваю я Хатсу.
— Только не по математическому клубу, — со смехом отвечает она. — И почему только родители сами выбирают, в какой клуб мы будем ходить? Ведь мы вынуждены ходить в него все годы обучения в школе, — потом она добавляет едва слышным голосом: — Если мой ребенок захочет сменить клуб, то я буду биться с учителями до последнего, пока они ему не разрешат это сделать.
— А что бы ты сама выбрала? — спрашивает Джин.
— Ну... — Хатсу морщит нос. — Каллиграфию. Нет, танец! А вы?
Джин не отвечает, просто пожимает плечами, глядя на травинку, которую сжимает в пальцах. Она неважно себя чувствует, и я уверена, что токсичные клубы дыма, которые источает Матушка, ей точно не идут на пользу.
— А я как раз занимаюсь танцем, — говорю я, обмахиваясь рукой, как веером. — Может быть, моя маленькая птичка тоже будет танцовщицей.
А вы разучивали нихон-буе?
37 — спросила Хатсу, выпрямившись.
Мы разучивали много традиционных стилей, но мне больше всего нравился но-маи. Ты с ним знакома? Маски май вообще волшебны. Резной кипарисовик хиноки позволяет свету играть тенями и менять ее выражение.
Снаружи доносятся крики и спор Айко и Чийо.
— Уймитесь! — кричит им Матушка, потом цокает языком и выдыхает долгое облако дыма.
— Маи и обозначает танец, но его можно исполнять, только хорошенько разобравшись в движениях, — продолжаю я.
— Вот я возьму и посажу всех под замок, — Матушка разозлилась, услышав, как внутри что-то бьется. — Дня на три, всех накажу! — она развернулась, чтобы грозно глянуть на девушек, разбушевавшихся внутри.
У меня екает сердце.
— Мы должны устроить свое представление до того, как она выполнит свою угрозу. Пожалуйста. Мы же три мудрые обезьянки, правильно? Так давайте не будем вести себя как три слепых монаха.
Сердце колотится в бешеном ритме. Я киваю, они кивают в ответ.
— Отлично. Вперед! Пока мы не потеряли свой шанс, — говорю я, толкая Хатсу в плечо. Она хватает Джин за руку, и они бегут на середину поляны.
Оттуда она смотрит на меня, а я на нее.
— Ты сказала, что Джин упала? — кричу я, надеясь натолкнуть их на мысль.
— Да! И с ней что-то случилось! — отвечает мне Хатсу, сложив ладони у рта рупором. Потом она чуть касается руки Джин, но та стоит и молча куда-то смотрит. Когда Джин не реагирует, Хатсу касается ее снова.
Мы обе знаками показываем ей, чтобы она легла. Когда она наконец подчиняется, Хатсу почти смеется, но тут Джин издает жуткий крик. Мы с Хатсу с удивлением переглядываемся.
