Но сейчас я чувствую, что несчастливой стала я.
Моя семья никогда не допустит этого брака. Если я поселюсь здесь, репутация отца будет уничтожена, а у Таро не будет даже возможности заслужить свою собственную. Хаджиме не знает, что моя семья уже склоняется в сторону Сатоши, и я не могу вывалить на него и свое новое озарение. Это все бесполезно. Поэтому я просто тру нос и опускаю глаза к туфлям.
На меня упали густые тени серьезных перемен, которые внезапно стали еще ближе.
ГЛАВА 3
Америка, настоящее время
Утром в день приема мы с отцом уложили вещи в его кадиллак с откидным верхом и отправились на восток. Двухполосное шоссе смешает нас с тысячами других машин и приведет — мимо полей с бобами и кукурузой, мимо сотен вертушек ветряных генераторов, заполняющих все пространство до горизонта — прямо к онкологическому центру «Тоссиг» в Огайо. Папа приподнимает за козырек кепку и промокает со лба пот, не сводя взгляда с пейзажа за окном.
Я наблюдаю за ним краем глаза.
Мы так и не разговаривали об этом письме из Японии — ни о том, что оно для него означало, ни от кого оно пришло, ни почему он так на него отреагировал. Однако это не значило, что я об этом не думала. Как мне было не думать? Он взял его с собой. Перед выходом я заметила знакомый отблеск красных чернил на столике для корреспонденции. Папа проследил за моим взглядом, взял письмо, сложил его и засунул в карман. Он не произнес ни слова, и мне хватило ума промолчать и не задавать вопросов. К тому же в тот момент меня беспокоила лишь его постоянно поднимающаяся температура, и я больше ни о чем не могла думать.
Кто послал ему это письмо? Может быть, старый морской сослуживец, но тогда бы письмо пришло из США, а не из-за границы. Может быть, это благодарственное письмо из какого-нибудь благотворительного фонда или новостная рассылка? Папа действительно жертвовал деньги на детские фонды и на самые различные добрые дела по всему миру, но ни одно из писем, которые могли прислать эти благотворительные организации, не вызвало бы у него подобной реакции. До этого я видела его в слезах лишь один раз: на похоронах мамы.
Папа гулко кашлянул, напрасно пытаясь прочистить горло, затем глянул в мою сторону.
— Что-то ты молчаливая сегодня.
— Я сосредоточена, — отвечаю я, и отчасти это правда. Этот кабриолет 1958 года был редкостным красавцем, неизбежно притягивавшим взгляды: стеганый салон с красными пуговицами, перламутрово-белый кузов с темно-красными молдингами от самых фар в форме плавника почти до самого удлиненного заднего крыла. Однако его длинная база делала его сложным для управления. К тому же я впервые села за его руль.
Правда, когда я была маленькой, пока мама не видела, отец сажал меня на руки и я помогала ему крутить руль. Если мама в это время была в машине, то начинала кричать, увидев, как папа убирает руки с руля, придерживая его только коленкой, и ворчливо требовала, чтобы он «угомонился», когда мы разгонялись быстрее разрешенной скорости. Поездки на папином кадиллаке всегда ассоциировались у меня с весельем и приключениями.
Управление классическим кабриолетом отличалось от управления остальными машинами. Он туго слушался руля, к тому же проезжавшие мимо машины обдавали нас со всех сторон хлесткими воздушными потоками. Даже с поднятыми стеклами окон и надетыми солнечными очками я не могла избавиться от вечно мешавших волос. Однако ездить с поднятой крышей было совсем не так весело, о чем я и говорила папе.
Внезапно, как фокусник, он достал из перчаточного ящика что-то ярко-красное. Этот алый лоскут тут же забился на ветру, как волшебный парус.
У меня распахнулись глаза. Я узнала, что именно он держал в руках. Мамин шарф! Я не видела его уже несколько лет. У меня тут же перед глазами возник ее образ: пепельные локоны, завитые на бигуди накануне, аккуратно убранные под этот шарф с красивым цветочным узором.
Пока я завязывала его на своих волосах, папа придерживал руль. Мы тут же вспомнили, как это происходило в детстве, но вот дорогу удержать не смогли. Машина ушла в занос, что заставило другие машины прянуть в стороны и лихорадочно загудеть. Я торопливо спрятала кончики шарфа под узлом на подбородке и улыбнулась папе.
Он улыбнулся в ответ.
— Тебе идет. Оставь его себе.
Я глянула в зеркало заднего вида, но вместо ее лица увидела свое.
— Не могу. Это ее шарф.
— Я серьезно, — он дернул плечом. — Я изначально хотел подарить его тебе, но твоя мать нашла его первой. Что мне оставалось делать?
У меня в груди все сжалось, и к горлу подкатил комок.
— Правда?
— Да. Я хочу, чтобы этот шарф был у тебя. Для меня это важно.
Я поправила шарф на голове и улыбнулась. На самом деле мне он очень нравился. Когда его надевали, бело-красный узор создавал очень красивое цветовое пятно. А когда его просто расправляли на поверхности, этот узор складывался в целую историю, как говорил отец.
«Таинственную историю», — часто говорил он, пробегая пальцами по подшитой вручную кромке. А потом он рассказывал мне, что Китай хранил эту тайну почти два тысячелетия. Показывая на цветы на узоре шарфа, он говорил, что именно такие цветы росли в дворцовом саду, там, где юная императрица обнаружила сокровище, стоившее больше золота: тутового шелкопряда.
— Она как раз пила чай, когда с неба упал кокон и угодил прямо в ее чашку, — на этом месте он всегда широко раскрывал глаза и корчил рожицу, чтобы продемонстрировать ее удивление, и я хихикала. Потом он делал вид, что вынимает кокон, прямо как императрица, и как он разматывается в тончайшую нить длиною почти с милю.
Императорская семья оценила перламутровый блеск этой невесомой нити и стала использовать ее для создания удивительных тканей, которые и стали продаваться по всему миру. Эту волшебную ткань нарекли шелком, и она превратилась в настоящую легенду, и тогда император издал указ сохранить информацию о ее источнике, шелкопряде, живущем на тутовых деревьях дворцового сада, в абсолютной тайне.
— И так оно и было до тех пор, как... — в этот момент папа поднимал вверх указательный палец.
Я придвигалась к нему поближе, потому что знала, что сейчас история изменится.
Иногда повествование шло об избалованной принцессе, помолвленной с принцем из далеких земель. Она не могла жить без своих роскошных одежд, поэтому решила спрятать драгоценные коконы в своем свадебном головном уборе.
Иногда отец говорил, что это два несторианских монаха вывезли коконы в своих бамбуковых посохах. Но мне больше всего нравилась история о двух японских шпионах, которые проехали по всему китайскому Шелковому пути, символическое изображение которого, по словам отца, и было показано в узоре этого шарфа. Я часами сидела возле шарфа, водя пальцем по его сложному узору и воображая их путешествие длиной в четыре тысячи миль.
