Но я была зла. Я была так зла, что мне хотелось кричать. Как могла Дженни так много скрывать от меня? Я бы помогла ей.
Внезапно я поняла, почему Мэтт сказал мне тогда эти слова, ведь я думала о том же: «Я могла бы это предотвратить».
– Пенни, мне правда жаль, – сказал Санджей.
Просунув левую руку под одеяло, он дотронулся до меня. Я позволила его пальцам задержаться на несколько секунд на моем запястье, прежде чем перевернуться на живот.
– Спасибо, – сказала я в подушку. – Спокойной ночи.
– Пен… – тихо сказал он.
Я не ответила.
Было время, когда я держалась за него, как матрос за мачту при шквалистом ветре, и он еще крепче прижимал меня к себе, отчего я чувствовала себя в безопасности.
Но за годы брака что-то изменилось в наших отношениях, особенно за последние два или три года. Из любовников мы превратились в лучших друзей, в соседей по комнате, которые изо дня в день раздражают друг друга. Если быть честной с самой собой, то чаще всего мне казалось именно так.
Отчасти причиной того, что мы постепенно замыкались в себе, был стресс, это я понимала. Достаточно было подсчитать наши еженедельные расходы, как у меня подскакивало давление, и это еще до того, как я вскрывала квартальный отчет по нашему пенсионному счету, в котором мне напоминали о том, что мы накопили примерно одну десятую от рекомендованной суммы для тех, кто на пороге своего сорокалетия не желает работать до тех пор, пока им не стукнет по сто три года. В связи с этим жилось Санджею со мной несладко. В ответ он расстреливал меня залпами своего сарказма.
Впрочем, была проблема и посерьезнее. И она заключалась в том, что мне не давало покоя ощущение того, что я, выбиваясь из сил, гребу, чтобы удержать наше семейство на плаву, а Санджей просто плывет по течению. Наша кратковременная договоренность трансформировалась в бессрочное соглашение. После того как Майлз начал ходить в детский сад, Санджей пытался устроиться на не бог весть какую работу в местных газетах и одной организации, связанной с искусством, но ему ни разу не перезвонили. Впрочем, он не расстраивался, потому что после нескольких лет случайных заработков он серьезно решил заняться литературным творчеством.
Это было почти три года назад, и, хотя рассказы, опубликованные под его именем, можно было по пальцам пересчитать, его дела шли в гору, судя по количеству полученных им заданий.
Но поскольку мой муж с головой ушел в писательство, он стал заметно меньше интересоваться нашим домашним хозяйством. Я так долго ждала, чтобы он нашел, чем заменить свою медицинскую карьеру, что не уговаривала его отказаться от официально заявленного карьерного плана, хотя мне самой тоже хотелось сидеть дома и писать целыми днями. Мне не хотелось, чтобы полная грязных тарелок раковина стала причиной того, что он упустит возможность быть напечатанным, скажем, в New York Times.
Я любила Санджея. Казалось, мне повезло, что мой муж рад проводить время дома, с женой и детьми. И, может быть, поэтому, когда я в шутку жаловалась и время от времени придиралась к мелочам, я никогда не говорила всей правды, даже Дженни: иногда я очень обижалась на него. Порой я размышляла о том, хватит ли у меня сил поддерживать такой статус-кво еще хотя бы год, не говоря уже о всей жизни.
Но гораздо сильнее того, чтобы мой муж принимал участие как в финансовом обеспечении нашей семьи, так и в работе по дому, мне хотелось, чтобы в моей семье царил покой. (И, скажу прямо, в моей душе тоже.) Поэтому, вместо того чтобы орать, я засучивала рукава и отмывала кастрюли и сковородки, а потом мчалась в магазин за яйцами и молоком. Я держала рот на замке, не жалуясь, как тяжело мне приходится в последнее время.
Я рассказывала Дженни почти обо всем. Но, возможно, если бы я опустила почти и сказала бы: «Мой брак идет ко дну», она бы тоже полностью, до конца раскрылась передо мной.
Тогда я, возможно, смогла бы спасти ее.
Несколько минут спустя дыхание Санджея замедлилось, и у него начала подергиваться нога.
Я пристально смотрела на наш корявый потолок, почти желая, чтобы меня придавило падающим пластиком. Прошло немного времени, но я все еще была жива и не спала, поэтому, встав с кровати, я пошла на первый этаж и налила себе еще один бокал вина.
Потом я, в бюстгальтере и трусиках, села на стол и стал пить в темноте, думая о том, когда я в последний раз видела Дженни.
* * *
Это было в воскресенье днем, как раз четыре дня назад, и я заезжала, чтобы забрать Майлза, который играл вместе с Сесили. Я постучала, и Дженни, как обычно, крикнула, чтобы я входила.
Я застала ее на кухне, она кидала сырого цыпленка в большую кастрюлю с керамическим покрытием. Кастрюля была белой, как и все остальное на кухне.
– Прости. Это катастрофа, – сказала Дженни, стоя у плиты и глядя на меня через плечо.
Я засмеялась.
– Ты замечательно выглядишь.
– Нет. Но не могла бы ты оказать мне огромную услугу?
– Все, что хочешь.
– Мой телефон лежит рядом с хлебницей. Не могла бы ты взять его и поснимать меня немного? Я пробую приготовить блюдо из цыпленка с луком-шалот, которое хочу сделать гвоздем программы. Но сегодня утром Тиана напомнила мне, что не работает по воскресеньям, – сказала Дженни, имея в виду свою помощницу, обычно игравшую роль папарацци, пока Дженни рассказывала истории из своей жизни, летопись которой она вела на своем сайте.
– Легко, – сказала я. Дженни была скорее привлекательной, чем красивой – у нее были блестящие каштановые волосы, которые она недавно остригла до плеч, и россыпь веснушек на переносице, отчего казалось, что ты смотришь прямо в ее карие глаза, и это, как ничто другое, делало ее особенно фотогеничной. (Славная, именно это слово обычно употребляют, описывая ее тип красоты.) Хотя я не была великолепным фотографом, Дженни много рассказывала мне о композиции, поэтому я была уверена, что один из сделанных мной снимков окажется удачным.
– Ты – просто супер, – сказала Дженни. – Не укрупняй мне лицо. Не нужно ли передвинуть что-нибудь?
На кухонном острове была полная неразбериха: в беспорядке валялась луковая шелуха, брызги томатной пасты еще не были вытерты с мрамора, повсюду были разбросаны веточки неизвестной мне травы. Это было непохоже на Дженни, которая обычно не оставляла после себя даже нескольких крупинок соли, но в тот момент я не думала об этом. Никто не может все время быть идеальным.
– Все нормально, – сказала я, открыв ее телефон и нажав на цифру «семь», чтобы изменилась картинка на экране. Включив камеру, я направила ее на кастрюлю. Дженни учила меня, что фотографии кажутся более правдоподобными, когда человек, которого фотографируют, располагается слегка в стороне. На ее сайте только Сесили разрешалось служить визуальным центром фотографии, потому что Дженни снимала ее сама, и, как она говорила, какая мать упустила бы возможность сфокусироваться на своем ребенке.
