Июль был почти на исходе, хотя я не могла бы сказать, куда утекало время. Но примерно в середине месяца Майлз стал реже писаться в постель, вместо одной он стал проводить две ночи в сухой постели, и внезапно мы все вчетвером стали беспробудно спать до утра.
Дженни часто любила говорить, что успех закрепляется тогда, когда за него поощряют, поэтому однажды субботним днем, пока Санджей водил Стиви на урок танцев, мы с Майлзом пошли покупать игрушку. Я знала, что он поиграет с ней три часа, а потом потребует новую. Тем не менее, когда мы остановились перед входом в магазин игрушек, со стороны можно было подумать, что я только что вручила ему ключи от рая.
– Можно взять все, что я захочу? – спросил Майлз, выжидающе глядя на меня.
– Не все, милый, – сказала я, ласково потрепав его за нос. – Ты можешь выбрать то, что стоит не более пятнадцати долларов, договорились?
Его глаза округлились еще больше.
– Пятнадцать это много, правда?
Больше у меня не было, но мне хотелось насладиться ролью Самой лучшей на свете мамы.
– Давай пойдем и посмотрим, что мы можем найти, – сказала я.
Майлз носился от прохода к проходу с такой радостью, что у меня защемило сердце. Я не могла вспомнить, когда мой отец позволял мне выбирать игрушку. Понимает ли мой сын, как ему повезло – иметь родителей, которые не только покупают ему подарки, но и любят его так, как любим мы.
Мои мысли быстро переключились на другую шестилетку, которая никогда больше не придет с матерью в магазин игрушек. Список «никогда» будет у Сесили мучительно длинным, и я здесь для того, чтобы она просто не задумывалась об этом.
– Это? – Майлз сунул мне в лицо фигурку какого-то героя.
Я рассмотрела ее.
– Она стоит двадцать долларов, то есть на пять долларов больше. И ты говорил, что боишься этого парня.
– Да, – сказал он, кладя игрушку обратно на полку.
– Это? – сказал он спустя две минуты, держа в руках ярко-оранжевый пистолет.
– Прости, ты знаешь правила. Никакого оружия.
Он нахмурился, но вернул пистолет на место.
Он вернулся с фигуркой зомби, от которой наверняка и дальше писался бы в постель. Подмигнув, я покачала головой. Кто решил поместить такую вещь в детский магазин? И зачем я согласилась прийти сюда?
Я была уверена, что через несколько секунд наша затея закончится полным фиаско, когда Майлз бегом вернулся в проход, где я стояла. В руках он крепко держал динозавра. Если верить тому, что написано на упаковке, четыре батарейки должны были превратить пластмассового зверя в ревущее реликтовое животное.
– Я хочу это, но он стоит шестнадцать долларов, – угрюмо проговорил Майлз.
– Отлично.
– Ты купишь его?
Я кивнула. Бросив динозавра на пол, он обхватил меня руками.
– Я люблю тебя, мама.
Я в ответ прижала сына к себе. Шестнадцать долларов за то, что он назвал меня мамой и обнял, как тогда, когда учился ходить? Выгодная покупка.
Когда мы пришли домой, Стиви сидела в передней, все еще одетая в трико и колготки. Скрестив руки на груди, она сердито смотрела на нас. Майлз протянул ей своего динозавра, к чему она отнеслась с пренебрежением.
– Ты знаешь, что это сделано из настоящих динозавров?
– Нет, не из настоящих, – быстро отреагировала я.
Майлз с недоумением смотрел на нее.
– Мамочка? – сказал он.
– Да, из настоящих, – настаивала Стиви, по-прежнему сидя на полу посреди передней.
– Он из пластмассы, верно?
Я кивнула, и мы обошли Стиви.
– Значит, это тоже сделано из динозавров. Потому что пластмассу делают из нефти, а нефть делают из ископаемых. А кости древних динозавров это и есть ископаемые, – сказала она.
Я с удивлением посмотрела на нее.
– Откуда ты это знаешь?
На ее губах появилась чуть заметная улыбка.
– На днях в лагере я нашла книгу об окружающей среде.
– Круто, – сказал Майлз.
Она пыталась подначить Майлза, но теперь просто наслаждалась тем, что вместо этого ей удалось удивить его.
– Хочешь, пойдем поиграем? – спросила она. – Я могу найти старого мягкого динозавра, и мы поиграем в семью.
– Хорошо, но ты не станешь трогать мою новую игрушку.
Стиви пожала плечами.
– Отлично.
Они побежали наверх. Я направилась в столовую, где Санджей, сидя за столом, печатал на своем ноутбуке.
– Миссия завершена, – сообщила я.
Санджей поднял голову.
– Никаких истерик?
– Никаких, и, что поражает еще больше, они со Стиви побежали играть.
– Это хорошо, – сказал он, вставая из-за стола. – Я пока закончил. Как насчет того, чтобы выпить вина и посидеть на веранде?
– Сейчас только четыре часа, – сказала я.
– Сегодня суббота, впереди еще достаточно времени, а наши дети играют наверху. Родители должны быть на седьмом небе от счастья.
Не пытался ли он таким образом помириться после нашей ссоры по поводу поиска работы? Я решила, что не хочу этого знать.
– Ты прав. Пойдем.
На улице было около тридцати градусов, и стакан бледно-розового вина, который Санджей вручил мне, запотел.
– Когда ты ходил за вином? И откуда ты знаешь, что я питаю тайную страсть к розовому вину? – спросила я.
Он улыбнулся.
– Я знаю, что тебе нравится.
Неужели?
– Спасибо, – сказала я.
– Спасибо тебе, – сказал он, чокаясь со мной. – Я рад, что не потащился в магазин игрушек.
Я отпила глоток вина. Оно было сухим и приятным на вкус, и решительно не дешевым, какое мы обычно покупали.
– Изумительно, – сказала я Санджею. – Ты решил совершить налет на наш пенсионный счет? И, насколько я помню, ты не был любителем розового вина.
– Вчера мне заплатили за статью, и я подумал, что было бы неплохо купить бутылку достойного вина, чтобы это отметить.
– За которую?
– За летний музыкальный обзор для Free Press.
– Здорово, – сказала я, очень стараясь, чтобы в моем голосе звучал восторг.
Он фыркнул в свой стакан.
– Как бы то ни было, но я нахожу розовое вино очень вкусным, если не закупать его дюжинами.
Я засмеялась, откинувшись в кресле, которое опасно наклонилось. Веранда была покатой и, вероятно, через год или два могла обвалиться. До меня задний двор был похож на кусок Сахары. Мысль о ландшафтном дизайне закралась мне в голову после того, как наши соседи упомянули о том, сколько денег они потратили на новый газон. Однако пожухлая трава вызывала у меня угрызения совести. Она казалась еще одним подтверждением того, что у меня никогда не будет изумрудно-зеленого ковра, по которому мои дети могли бы бегать босыми, что я никогда не выращу пионов или не разведу огород там, где сейчас стоял изорванный в клочья батут. Задний двор указывал на то, что моя жизнь очень долго будет точно такой же, как сейчас, и что хуже она не станет только в том случае, если мне очень повезет.
