Повесив сумку на крючок у двери, я скинула туфли.
– Примерно полтора месяца назад.
– Жаль, – повторил он.
Это было больше, чем я ожидала, впрочем, мне хотелось, чтобы он сказал что-то еще, например: «Полтора месяца! Почему ты мне раньше не сказала?» Даже «Как это произошло?» заполнило бы тот вакуум, который я так часто ощущала, разговаривая с отцом. Ник утверждал, что наш отец не умеет общаться с нами, потому что его собственные родители то обращались с ним жестоко, то пренебрегали им. Мой брат считал, довольно и того, что наш отец не пошел по стопам бабушки и дедушки.
Впрочем, я не стремилась быть идеальной матерью. Все, чего я хотела, это попытаться быть ею. После того как мне исполнился тридцать один год, я поняла, что с большей вероятностью я могла бы загадать желание выиграть миллион долларов, но это не помешало мне надеяться на невозможное.
– Как дети? – спросил отец. – И как у тебя с Санджеем?
Я рассказала ему о том, что Майлз перестал писаться в постель, и о том, что Стиви читает толстые книги для детей более старшего возраста. И что у нас с Санджеем все замечательно – все в порядке.
Только после того, как отец отреагировал, я поняла, почему придерживалась таких стандартных, стерильных ответов, вместо того чтобы признаться, что мы в бедственном положении.
– Хорошо. Вам обоим повезло. Крепкий брак – это дар судьбы, – сказал он.
Как я раньше этого не замечала? Мой брак был, бесспорно, тем, за что отец ценил меня, и его комплимент наполнил меня гордостью, возможно, даже ощущением победы. Потому что, если говорить коротко, отец полагал, что я достигла своей заветной цели – я не превратилась в своих родителей.
– Спасибо, – сказала я. – Папа, Ник сказал, что у тебя какие-то проблемы со здоровьем. Что происходит?
Он шикнул на меня:
– Ничего. У меня немного болел желудок, поэтому врач провел кое-какие исследования.
– И?
– Что? – произнес он.
– Что?
– Что? – снова сказал он.
– Значит, что-то не так?
– Возможно. В следующем месяце мне сделают операцию.
Я почувствовала тошноту.
– Операцию? По какому поводу?
– Я меня небольшой рак, – сказал он.
Мой отец говорил только по-испански до тех пор, пока его семья не переехала из Пуэрто-Рико в Балтимор, ему тогда было шесть лет. Даже теперь он иногда коверкал английские фразы или использовал неподходящие слова. Но я была уверена, что его владение языком не имело никакого отношения к тому, как он описывал свою проблему со здоровьем.
– Небольшой рак? В желудке?
– Так они говорят. Впрочем, они обнаружили его рано. Не беспокойся, врач говорит, что со мной все будет в порядке.
Мне хотелось заплакать.
– Так что? Тебя будут лечить химиотерапией?
– Вероятно, да.
– Чем мы можем помочь тебе? – спросила я. – Не хочешь приехать сюда и проконсультироваться с другим врачом? Онкоцентр нашего университета – один из лучших в стране. Я уверена, что смогу записать тебя на консультацию.
– Нет-нет, мне и здесь хорошо. Анита позаботится обо мне.
Конечно позаботится. Я ничего не сказала.
– Я просто хотел, чтобы ты знала. Пенелопа?
– Да?
– Мне очень жаль твою подругу.
Я громко сглотнула.
– Спасибо, папа. Прошу тебя, держи меня в курсе по поводу своего здоровья, хорошо?
– Целую тебя, – сказал он вместо ответа. Потом отключился.
Я все еще стояла, уставившись на телефон, когда открылась входная дверь и воздух наполнился голосами моего семейства. Наверное, это был самый счастливый гвалт, который я когда-либо слышала, но мне по-прежнему казалось, что я погружаюсь в темноту, в которой в последнее время провела так много времени. Возможно, родитель из моего отца был никудышный, но, кроме него, у меня никого не было. Он не мог умереть.
Когда я вошла в кухню, Санджей взглянул на меня и спросил:
– Что случилось?
– Только что звонил отец и сказал, что у него рак желудка. В следующем месяце будет операция.
– О, Пен, прости, – сказал он. – На какое число она назначена?
– По правде сказать, я не знаю.
– Ты знаешь, какая у него стадия рака?
Я покачала головой:
– Ты же знаешь моего папу, когда дело касается лично его, из него ничего не вытянешь.
Участие на лице Санджея быстро сменилось тем, что было похоже на злость.
– Он думает только о себе.
– Да, но я не собираюсь акцентировать на этом внимание. Захочет – скажет.
Он посмотрел на меня с недоумением.
– Что? – спросила я.
– Я не понял.
– Что ты не понял?
– Ты давила на Мэтта, чтобы он уделял больше внимания Сесили. Что замечательно, кто-то же должен это делать.
– Какое отношение это имеет к моему отцу? – спросила я.
Он хмуро посмотрел на меня, словно я задала ему дурацкий вопрос.
– Просто я хочу, чтобы ты поддерживала своего отца так же, как ты поддерживаешь Сесили.
Мне показалось, будто мне дали пощечину.
– Не смотри на меня так, Пенни, – сказал Санджей. – Я говорю это лишь оттого, что люблю тебя.
– Прекрасно, – сказала я, избегая встречаться с ним взглядом. – Ты прав.
И он был прав. Если за прошедшие несколько месяцев я чему-то научилась, так это быть честной. Даже безжалостно честной. Правда, если речь не шла о том, что ранит больнее всего.
* * *
На следующий день Мэтт забросил к нам Сесили, чтобы дети поиграли вместе. Когда они приехали, она выглядела угрюмой, но ее лицо просветлело, едва в кухне она увидела детей и меня.
Мне было знакомо это чувство. Почти все утро меня не отпускали мысли об отце, но вид Сесили вывел мое сознание из тумана.
– Привет, – сказала я, обнимая ее. – Рада, что ты наконец приехала.
– Спасибо, тетя Пенни. – Она улыбнулась мне. – Мы сегодня пойдем есть мороженое?
Я повернулась к Мэтту. Он был чисто выбрит и выглядел не таким обезумевшим, как в прошлый раз. Но холодок между нами остался, если только мне не показалось. Мэтт пожал плечами.
– Я не возражаю.
– Ура! Мы пойдем есть мороженое! – сообщила Сесили Майлзу и Стиви. Вся троица принялась улюлюкать, и, прежде чем я успела сказать им, чтобы они шли на улицу, они стремглав унеслись на задний двор.
– Если бы я не был уверен в обратном, то сказал бы, что здесь ей нравится больше, чем дома, – сказал Мэтт. Он оглядел кухню. – Не могу сказать, что сержусь на нее за это. Я забыл, какой у вас уютный дом.
