– Это совершенно неважно в контексте убийства, что мы расследуем, но мне всё же хотелось бы ясно понимать, с кем я разговариваю. Дискомфорт, что испытывал в диалоге со мной мистер Палмер, может быть важным ключом, скажем, в выборе каких-то его слов или слов его жены, если она знает, из-за чего мистер Палмер был не в своей тарелке. Ах, ладно! Забудем пока. Возможно, я сам это всё придумал.
– Кого вы хотели бы позвать следующим?
– Я думаю, это будет сестра убитой.
Жоржетта, не отрываясь от вязания, скомандовала:
– Антуан, по местам!
Минут через десять в кабинет вошла Эмили Нортон.
Внешний вид Карлсена нисколько не удивил девушку. У неё было бледное личико и совершенно пустой взгляд. Мысли её, если они вообще были, витали где-то в другом измерении.
Адам Карлсен принёс свои соболезнования.
Мисс Нортон поблагодарила тихим голосом.
– Что вы хотели узнать у меня?
– Мисс Нортон, мы пытаемся пролить свет на внезапную смерть вашей сестры.
Эмили подняла глаза.
– Есть обстоятельства, указывающие на то, что миссис Робинсон отравили вероналом.
– Боже, нет… я так и знала… – прошептали её губы. – Это стало понятно после вскрытия?
– Результатов вскрытия ещё нет, но на горлышке бутылки из-под травяного ликёра обнаружены следы веронала.
– Так и знала… – повторила Эмили Нортон.
Задыхаясь от ужаса, она поведала о своих подозрениях, о пропавшем барбитале, о снах с мёртвыми родственниками. Её рассказ плавно перетёк в подробности её встречи с Вероникой Бёрч.
Карлсен внимательно слушал. Его лицо то хмурилось, то выражало сомнение, то становилось совершенно бесстрастным. А когда наступила тишина, он с долей недовольства произнёс:
– Значит, веронал пропал ещё на корабле? Странно. Это никак не вяжется с тем, что я думал… Ну да ладно.
– Простите? – не поняла Эмили.
– Не обращайте внимания. Значит, вы, как я понимаю, ни разу не предостерегли сестру от опасности?
– Какой глупой я была! Вы представляете? Я могла предотвратить всё это, если бы только сказала Тамаре… Но я не хотела её волновать, ведь я не была уверена… Её здоровье было очень слабым, хоть она и делала вид, что была сильной.
Адам сдвинул брови.
– Её здоровье было слабым? – спросил он.
– Да. Высокое давление, и, бывало, пульс поднимался выше ста ударов. И ещё её мучили боли в пояснице, у неё немели и отекали конечности. Я часто делала ей массаж.
– Значит, когда вы сопровождали её до фуникулёра, ей в самом деле нездоровилось?
– О, в тот момент ей было очень плохо. Я это чувствовала. Моя сестра была комком нервов. Как-то в военные годы – я тогда работала в госпитале – кто-то из врачей дал почитать мне статью о заболевании моей сестры. Тогда я узнала, что это направление в медицине называется психосоматика. Если Тамару обижали, это отражалось на её физическом состоянии. На фуникулёре она заплакала от бессилия. Она так долго терпела жестокое отношение Джона… Терпела ненависть со стороны Мэри… Леонард порой на неё срывался. Она не понимала, за что её так ненавидят. Ведь они все живут как у Христа за пазухой благодаря Тамаре, а об неё только ноги вытирали.
Эмили всхлипнула.
Адам спросил:
– Она принимала какие-то лекарства?
– Да, что-то от давления. У неё всегда с собой были эти таблетки на крайний случай.
– А снотворное?
Мисс Нортон покачала головой:
– Она его решительно не признавала.
– Вы живёте отдельно?
– Да, у меня небольшой коттедж на севере Девона. Дом моей сестры на южном побережье.
– Как часто вы с ней виделись?
– Раз в месяц или два я приезжала погостить. Иногда реже. Порой Тамара навещала меня, но это случалось ещё реже…
– Мисс Нортон, вы могли бы рассказать немного о каждом члене семьи? – обратился к ней Карлсен.
Девушка кивнула и задумалась. Сделав глубокий вздох, сказала:
– Мне кажется, что в действительности я ничего не знаю об этих людях. Раньше полагала, что знаю. Поэтому я, наверное, должна рассказать вам о том, какими они мне виделись раньше.
– Это нам подойдёт, – заверил Карлсен.
– Ну, если так… Что ж. Коннор, старший сын, очень мягкий, очень добрый человек. Был отличником в школе, хорошо разбирается во всякой технике. Он, мне кажется, больше других был привязан к Тамаре… То есть, по крайней мере… У меня есть много фотографий племянников, Тамара присылала мне копии. На снимках Коннор часто рядом с матерью, и всегда на его лице счастливая улыбка. Я не сомневалась в том, что Коннор обожал Тамару.
Эмили сделала паузу.
– А в этой поездке я впервые услышала, что Коннор… ну… что он может быть грубым… Знаю, со стороны это звучит странно. Вы думаете, парню уже двадцать, разумеется, он может быть и грубым. Но вы не знали Коннора, а я знала его всю жизнь. Грубость и Коннор – полярные вещи, вот что я пытаюсь сказать.
– Вы испытали шок, я полагаю, – изобразил сочувствие Карлсен.
– Да, именно. И когда на корабле они с Тамарой о чём-то беседовали, он вдруг как вспылит, как взорвётся и как начнёт отчитывать её за то, что она лезет не в своё дело. Клянусь, я так испугалась! Ведь это был Коннор, понимаете, а не кто-то ещё! Я раньше и предположить не могла, что этот солнечный мальчик, мой любимый Коннор, может кричать, может быть жёстким, да ещё настолько.
– Вы знаете, что конкретно его так завело?
– О нет, я никогда не подслушиваю.
– Конечно, нет.
– Потом я долго анализировала, думала. Не могла не думать об этом, понимаете?
– Разумеется.
– И у меня сложилось впечатление, что это был не первый… ну, то есть далеко не первый случай такого поведения со стороны Коннора. Он кричал на Тамару, но не испытывал той неловкости, которую испытываешь, когда вдруг срываешься на любимого тобой человека.
– Понимаю, о чём вы, – произнёс Карлсен.
– И вот тогда я решила: наверное, Коннор вовсе не такой… или уже не такой, каким я его знала. Да… определённо…
Она повернулась к окну и некоторое время разглядывала сугробы снега. Карлсен не торопил её.
Затем она сказала:
– Иногда смотришь на ребёнка и думаешь, что знаешь, кто из него вырастет. Кажется, это ведь так очевидно. Понимаете, я всегда воспринимала Коннора как младшего брата. У нас разница всего в восемь лет, и раньше мы часто проводили время вместе. Мы придумывали игры, плавали в море, играли в сражения. Я полагаю, что хорошо его знала тогда.
