Пол Каннингем, кивая, сказал:
– И мы спросим о лечащем враче миссис Робинсон у её мужа.
Некоторое время спустя он привёл Джона Робинсона.
Карлсен ожидал увидеть человека с жёстким взглядом и хроническим раздражением на лице. Но перед ним оказался совсем не такой человек.
Почти мёртвые глаза, тёмные круги под ними, впалые щёки, сутулость, седина. Мистер Робинсон сел, не обратив никакого внимания на внешний вид Карлсена.
Его голос был тихим:
– Мистер Каннингем попросил меня ответить на вопросы… Значит, это вы расследуете смерть моей жены?
– Верно, – ответил Карлсен. – Мистер Робинсон, примите мои глубочайшие соболезнования. Постараюсь не мучить вас и перейду сразу к делу. У нас есть причины полагать, что вашу жену отравили вероналом, подсыпанным ей на фуникулёре в бутылку с травяным ликёром.
Такое заявление привело Джона Робинсона в замешательство.
– Что за чушь? – сказал он.
– Вы считаете это невозможным?
– Ну конечно. Разве мог кто-то… Я не понимаю… – Джон не договорил.
– А от чего в таком случае могла скончаться ваша жена?
– Не знаю… Какое-то заболевание или… Ей всегда нездоровилось. Хотя я в это не верил.
– Не верили, что вашей жене плохо?
Мистер Робинсон набрал воздух в лёгкие, обдумывая ответ.
Выдохнув, сказал:
– Она слишком часто жаловалась на плохое самочувствие, но при этом крайне редко показывалась врачу. Послушайте. Это какое-то недоразумение. Не понимаю. Какой ещё веронал? Почему веронал? Почему бутылка с ликёром?
Карлсен подтолкнул пальцем очки и сказал как нечто само собой разумеющееся:
– Веронал, потому что он имелся в аптечке мисс Нортон и вдруг пропал; ликёр, потому что барбитал плохо растворим в воде, но хорошо растворим в спирте. Тот, кто насыпал порошок в ликёр, судя по всему, имел об этом представление.
– Но зачем? – продолжал недоумевать мистер Робинсон.
– Ваша жена употребляла спиртное? – продолжал Карлсен.
– Крайне редко. Но послушайте…
– Вот и ответ. Похоже, отравитель ждал подходящего случая.
Джон Робинсон покачал головой.
– Мистер Робинсон, извините за прямоту, но разве у вас не было повода желать смерти вашей жене?
Мрачный вдовец как будто постарел ещё сильнее. Он гневно бросил:
– Да что вы несёте! Как вы можете такое спрашивать?
– Надо полагать, это означает «нет».
– Довольно! Это вам Эмили подбросила идею насчёт веронала? Я вырву ей язык, чтобы не молола вздор.
Адам объяснил, что веронал обнаружили на бутылке.
Мистер Робинсон продолжал упорно твердить:
– Это полная чушь. Говорю вам!
– Тем не менее это так.
– В таком случае нужно дождаться результатов вскрытия.
– Совершенно с вами согласен. Но пока мы их ждём, вы не откажетесь рассказать мне немного о вашей семье?
– То есть вы считаете, что кто-то из моих детей отравил собственную мать? Вы с ума сошли!
Адам Карлсен ничего не ответил.
Мистер Робинсон поостыл – это заняло некоторое время – и произнёс уже тише:
– Вы что-то конкретное хотите знать?
– Пожалуй, краткого описания каждого члена семьи будет вполне достаточно. Предпочтительно, чтобы в описаниях присутствовала ваша точка зрения.
– Хорошо, – мужчина сделал долгий выдох. – У меня трое детей. Коннор старший, Леонард средний, Мэри младшая. Коннор – мягкий, добрый, сообразительный, открытый, совсем не умеет врать. Невероятно умный человек. Будь у него характер, смог бы многого добиться, но характер у него отсутствует, как тестикулы у женщины. Лёгкая добыча. Если когда-нибудь вдруг женится, из него непременно станут вить верёвки, а он будет с преданной нежностью подносить всё на задних лапках. Мне откровенно его жаль. Не представляю, какой будет его жизнь.
После короткой паузы мистер Робинсон сказал:
– Однажды я решил, что неплохо бы ему уйти на войну и погибнуть там. Мне и сейчас такой исход кажется наилучшим для него.
Карлсен поинтересовался:
– И вам не было бы его жалко?
– Наоборот. Мне больно на него смотреть и думать, что этот мир его непременно проглотит и будет жевать помаленьку. Жизнь его истерзает. На войне он был бы полезен. Он где угодно будет полезен, но война, по крайней мере, могла бы сжалиться над ним.
Он скривился.
– Леонард – замкнутый, порывистый, упёртый, как дуб, умеет врать и делает это не думая. Малюет какие-то картины, мне непонятные. Любит всякое барахло с блошиных рынков. Может запросто украсть что-то, если ему понравится вещь, которая не продаётся, или если у него не будет денег. Любит старые дома, собирает фотографии с ними. Людей не любит, как мне кажется. Двоечник. Вот, пожалуй, всё, что могу о нём сказать.
– Его вы не хотели бы на войну отправить?
– Слишком много чести. Нет, Леонард – пропащий. Ему никто не нужен, чтобы загубить себя.
Карлсен отнёсся к этой мысли с особым вниманием.
– Интересная точка зрения, – сказал он.
Джон Робинсон никак не прокомментировал.
– Про Мэри… Что вам сказать про Мэри? Неглупая, иногда бывает вспыльчивой, но только если её вывести из себя. Сама на рожон не полезет. Нормально учится, какие-то её подруги захаживают к нам. Обычная пятнадцатилетняя девчонка. Она – приёмная дочь. Пожалуй, всё. Устроит вас?
– Более чем. Благодарю, – сказал Карлсен. – А теперь, если несложно, расскажите, какие отношения были у ваших детей с их матерью?
Мистер Робинсон задумался и пару минут спустя заговорил вновь:
– Если я отвечу, что у них были здоровые отношения матери и детей, вас это, конечно, не устроит?
Карлсен покачал головой, добавив:
– В каждой семье своё понятие нормальности. Вы ведь это прекрасно понимаете.
– Тогда скажу так. Да, мы, бывает, ругаемся. Иногда кто-то с кем-то, иногда все вместе, если один захочет поддержать другого. Не назову это нормальным, сам я терпеть не могу ругани и всегда стараюсь избегать конфликтов. Но, к несчастью, в нашей семье кто-то всегда провоцирует кого-то. Если меня провоцируют, я могу вспылить.
– Из-за чего у вас происходят конфликты?
Ещё один тяжкий вздох. За ним последовало подробное разъяснение:
– В нашей семье есть два вида конфликтов. Первый – когда я, к примеру, узнаю, что Леонард снова плохо учится или что Леонард взял без спроса мою машину и катал какого-то дружка, такого же паршивца, как он сам, или что Леонард вместо того, чтобы выполнить какое-то поручение, опять весь день провозился за своей мазнёй. Это один вид провокации. Второй – когда моя жена лезла не в свои дела. Чаще всего в мои. Плохо в них разбираясь, она начинала учить, как мне следует жить, с кем общаться, куда девать деньги, что говорить, а о чём молчать. Иногда в такие ссоры вклинивался кто-то из сыновей и начинал защищать мать. Обычно это был Леонард. Ему ничего не стоит повысить голос и дойти до оскорблений.
