Коннор пожал плечами:
– У него своё агентство, занимается связями с общественностью.
– Дело приносит доход?
– Кажется, нет. Точнее, совсем не приносит.
Карлсен кивнул.
– Что ещё вы можете о нём сказать?
Коннор закусил губу, раздумывая.
– Ну… Что конкретно вы хотите услышать?
– Скажем, какой он отец?
– Какой?
Карлсен развёл руками:
– Добрый, строгий, внимательный…
– А, это… Ну, он добрый. В общем, нормальный. В детстве, наверное, бывал строгим, но ведь так и положено. В смысле, у него двое сыновей, нужно же держать дисциплину.
– И, как по-вашему, он справлялся с этой задачей?
После недолгого молчания Коннор ответил:
– Думаю, да.
Повисла тишина.
– И всё? Больше ничего не добавите?
– Но… а что вы хотите услышать?
– Ну, например, о том, как вы затаили обиду глубоко в детстве, или, скажем, отец любил кого-то сильнее, а кого-то – например, вас – меньше. Может, он вас бил за что-то, как вы считали, незаслуженно, а ваша мама не вступилась за вас…
Глаза Коннора стали круглыми, как два шестипенсовика.
– Нет, нет! Ничего подобного! У нас была прекрасная семья.
– Была, – подчеркнул Карлсен. – Что же случилось?
– Случилось? Ну…
Коннор глубоко вздохнул.
– Наверное, все немного зачерствели. И подустали.
– Друг от друга?
– Пожалуй. Хотя нет, – словно опомнился Коннор, – мы и сейчас все хорошо ладим. Просто… поездка как будто вымотала нас всех в какой-то мере.
– Кто, на ваш взгляд, вымотался сильнее?
– Ну… Думаю, маме было тяжелее, чем остальным.
– Потому что она была комком нервов?
– Да, верно! Интересно, что вы именно это сказали. Комок голых нервов – так мы все говорим про маму иногда. Она всё воспринимала близко к сердцу, всего боялась.
– Например?
– Например… Ну, в путешествиях всегда было много нюансов, из-за которых ей приходилось нервничать. Таможня, утерянный багаж, переезды, шторм во время плавания. Самолёты вообще были для неё великим стрессом. Поэтому мы ради неё согласились на этот круизный лайнер.
– Да, я понимаю. Вы были поблизости, когда вашу маму столкнули с лестницы за день до её смерти?
– Нет. Отец говорил, что это случилось перед обедом. Кажется, я тогда гулял где-то в лесу.
– Вы не знаете, кто мог это сделать?
– Нет, боюсь, что нет…
– Ваш отец убеждён, что миссис Робинсон разыграла падение. А у вас какое мнение на этот счёт?
– Моё мнение… Ну… Честно говоря, не знаю. Может, мама и могла притвориться, что упала. С другой стороны, кто мог её толкнуть? Даже не представляю.
– Ну, например, тот, кто на следующий день отравил её вероналом.
Ноздри Коннора раздулись, как у лошади, мчащейся к финишу из последних сил.
Адам не стал его дожимать и сменил тему:
– Расскажите мне о вашем брате.
– Что именно?
Карлсен взмахнул рукой.
– Что угодно. Что хотите.
– Ему семнадцать… почти восемнадцать, учится в школе искусств.
– Что-нибудь ещё?
– Ну… Одна или даже две его картины выставлялись в местных галереях. Что ещё…
– Как вы думаете, ваш брат отдал бы за вас жизнь?
Коннор совсем опешил.
– Говорите первое, что пришло на ум! – скомандовал Карлсен.
– Д-да, думаю, отдал бы.
– А за вашу сестру?
– Думаю, да!
– За отца?
– Господи, что за вопросы…
– Говорите!
– Да, отдал бы.
– А за маму?
– Маму Леонард любил больше всех, – покачал головой Коннор. – Леонард вообще очень добрый. Бывает, что он кипит и раздражается, но у нас в семье все такие. И мама могла вспылить, и папа, и, в принципе, я могу…
– Ваш брат всегда был таким… легковоспламеняющимся?
Коннор наморщил лоб.
– Он всегда был сложным. Я бы так сказал.
– В чём его проблема, как вам кажется?
После некоторого раздумья Коннор ответил:
– Леонарду просто нужно пространство, воздух, чтобы дышать как ему хочется. Вот как я считаю.
– А ему кто-то мешает дышать?
– Ну, он творческий человек, к нему неприменимы любые рамки. Поэтому, если кто-то его в чём-то ограничивает, он может сорваться. К примеру, мне кажется, что в школе ему здорово не дают дышать.
– Миссис Робинсон его в чём-то ограничивала?
Коннор кивнул, пояснив:
– Леонард сложнее, чем обычный сложный человек, если так вообще можно выразиться. Его прежде всего ограничивает его собственная натура.
Адам Карлсен не сдержал удивления.
– Это как? – спросил он.
– Он скрытный. Не выносил, когда мама рассказывала о нём что-то другим людям.
– Что-то конкретное?
– Всё что угодно. Скажем, какую картину он написал или начал писать, это для него очень личное. В его отсутствие мама могла запросто войти в его комнату без разрешения и увидеть всё то, что Леонард от неё прятал. В этом для него и состоит нехватка воздуха – он хочет, чтобы про него никто ничего не знал. Ни малейшей детали!
Коннор обхватил себя руками, плотно прижав их к груди, словно пытаясь унять дрожь. Вряд ли он так откровенно высказывал свои мысли о брате перед кем-либо раньше.
– Ну вот так он устроен, я могу его понять. Хотя я считаю, что он слишком заморочен, но, повторюсь, это его право. С мамой, конечно, ему жизни не было и не могло быть. Он мечтал поскорее окончить школу, найти работу и переехать, не сообщив куда.
Он замолчал.
Карлсен осторожно предположил:
– Теперь ему некуда спешить и незачем переезжать?
Коннор отстранённо кивнул. И вдруг его лицо вновь побледнело и вытянулось.
– Но если вы думаете, что Леонард мог подсыпать маме веронал только ради того, чтобы она больше не рассказывала ничего про него…
– Я как раз так не думаю, – успокоил его Карлсен.
– А… Тогда что вы думаете?
– Прежде всего, мистер Робинсон, я думаю, что ваша мама вас всех очень любила.
