Молодой человек равнодушно хмыкнул.
– Бедный Коннор! Он до сих пор целовал только помидоры. А я в десять лет уже целовался с женщиной.
Он добавил со всей серьёзностью:
– Мне кажется, этот эпизод хорошо демонстрирует границы маминой натуры.
А затем резко спросил:
– Почему вы так интересуетесь всем этим?
Карлсен сказал:
– Пытаемся найти ключ к смерти миссис Робинсон.
– Задавая подобные вопросы?
Карлсен пожал плечами:
– Никогда не знаешь, где кроется ответ на вопрос.
– А какой у вас вопрос?
Адам многозначительно произнёс:
– Кто виновен в смерти вашей матери?
Леонард мрачно на него посмотрел.
– По-вашему, мама умерла не от естественных причин?
– А вам её смерть кажется естественной?
Леонард слегка нахмурился и сказал:
– Вообще-то да. Мама обладала приличным набором болячек, так что…
– Вас не удивила её смерть?
– Скорее нет, чем да.
– Вам известно, что именно её беспокоило?
– Я никогда не вникал. Сердце, давление, отёчность, онемение – что-то периодически всплывало. Что-то из этого, должно быть, её прикончило.
– Вы что-нибудь слышали о том, как вашу маму толкнули на лестнице?
– Я слышал, как отец говорил об этом Коннору за ужином.
– Где вы были в момент, когда произошла трагедия?
– Комедия, вы хотели сказать? – Леонард с прохладцей ухмыльнулся. – После завтрака я ходил-бродил вдоль озера, взбирался на гору. Кажется, это место называется Малая Осойница.
– Вы, как и ваш отец, считаете, что миссис Робинсон никто не толкал?
– Разумеется, никто её не толкал. От этого эпизода за версту несёт фирменным маминым мелодраматизмом.
Адам спросил напрямик:
– Мистер Робинсон, вам жалко вашу маму?
Минуту подумав, Леонард ответил:
– Да. Мне жаль, что её судьба сложилась таким образом. Мне бы хотелось, чтобы она прожила другую жизнь, долгую, счастливую, без болезней и без страха быть осуждённой кем-то. Мне бы хотелось видеть её свободной от всего. В том числе от отца. Она могла бы быть счастливой, если бы осмелилась.
– Но, кажется, вы не сильно горюете об утрате.
Леонард ответил через короткую паузу:
– Я рад, что мама отмучилась. Мне было жалко её при жизни.
– Понимаю. Интересно, что у вашего отца такое же мнение относительно Коннора. Как вы думаете, будь ваша мама живой, у неё была бы ещё возможность обрести свободу?
Леонард покачал головой.
– Маму было не переделать, – сказал он. – Она бы страдала до конца своих дней. Какой бы бронёй ни обросла.
После недолгого молчания Карлсен спросил:
– Ваша мама могла бы покончить с собой?
Этот вопрос оставался без ответа добрых пять минут. Леонард Робинсон тщательно взвешивал мысли.
– Однозначно я не могу ответить. Возможно, если бы отец растоптал маму морально с неистовой силой, то, может быть, она бы сдуру и наглоталась каких-то таблеток.
– Ага. Мистер Робинсон, я правильно понимаю, что только ваш отец мог довести вашу маму до суицидального состояния?
– В этом у меня никаких сомнений. Ни я, ни Коннор, ни тем более Мэри не были способны обидеть маму по-настоящему. Она могла разыграть обиду на нас в результате какой-то очередной ссоры, но не более. Ранить её всерьёз был способен только отец.
– Да, – кивал Карлсен, – я так и думал.
– Погодите. Так вы полагаете, что мама покончила с собой?
– Но ведь мы не можем этого исключать, верно?
Леонард нахмурился.
– Чтобы такое произошло, требовался повод, – сказал он с сомнением. – Я, по крайней мере, не слышал, чтобы отец и мать ругались до того, как… ну…
– А как же ссора на фуникулёре? – подкинул Адам.
– Ссора? Да какая же это ссора! Это было их обычным общением. Погавкали и разошлись.
Карлсен приподнял брови.
– Интересная трактовка событий, – сказал он. – Вы не могли бы в подробностях рассказать о том, что происходило на фуникулёре, пока вы поднимались?
Леонард мрачно разглядывал перед собой стол.
– Ничего, собственно, там не происходило. Мама с папой перекинулись парой фраз. Она давила на жалость, он бесился, всё как всегда. Больше и нечего рассказывать.
– А бутылка ликёра?
– Ну, была она, и что?
– Расскажите мне про неё.
– Что конкретно? – недоумевал Леонард. – Обычный травяной ликёр.
– Что за ликёр, откуда он взялся, кто его открыл? – подсказывал Карлсен.
– Ликёр на травах для мамы, чтобы успокоить её. Эмили достала его из своей сумки. Крышку открыл Коннор.
– Почему Коннор?
– У Эмили не вышло, у отца тоже. У них и не могло ничего выйти, нож-то был у Коннора, а руками ту крышку без брызг крови не открыть, вот поэтому…
– Стоп, – перебил Адам Карлсен. – У Коннора был консервный нож?
Леонард наморщил лоб и сказал:
– Это противоречит местным законам?
– Вовсе нет. Просто… Расскажите об этом моменте более подробно.
– О консервном ноже?
– Именно.
Леонард призадумался, потирая пальцем бровь.
Он сказал:
– У отца не получалось открыть бутылку, и он попросил Коннора передать ему консервный нож. Тот порылся в рюкзаке, ничего не нашёл и сказал, что попробует так открыть. Мэри передала ликёр, после чего Коннор обнаружил нож в боковом кармане рюкзака. С его помощью он отколупал крышку…
– Простите. Коннор не сообщил вслух, что нашёл консервный нож? – спросил Карлсен.
– Нет, не сообщил, – Леонард ответил медленно, не сводя озадаченного взгляда с норвежца.
– А то, что вы увидели в его руках консервный нож, он заметил?
– Не думаю. Я мельком взглянул. Разве это важно?
– Вовсе нет. Что было дальше?
– Коннор открыл ликёр и немного пролил его мне на штаны. Он извинился, потом передал бутылку вперёд.
– Вы, должно быть, рассердились из-за пролитой жидкости?
– Ну, в общем, да, было неприятно. Меня взбесило, как вообще Коннор умудрился пролить на меня ликёр. Иногда он бывает очень неловок.
– Вы вспылили, что-то сказали ему, возможно, оттолкнули бутылку от себя?
