Эмили достала из мешковатой сумки книгу, но, как только её глаза заприметили Карлсена, лицо девушки вытянулось от удивления.
– Ой, я не знала, что здесь кто-то есть. Прошу прощения! Я не помешала?
– Нисколько, – сказал Карлсен.
– Вы так долго были под водой.
– Я практикую апноэ. Помогает упорядочить мысли.
– О, понимаю! Что ж, удачи!
Мисс Нортон неловко прижалась к спинке лежака и открыла книгу.
Карлсен проглотил воздух, засёк время и погрузился под воду.
Примерно через три с половиной минуты он заметил, что силуэт отделился от шезлонга и направился к воде. Он вновь прервался и вынырнул.
Эмили Нортон присела рядом.
– Ещё раз простите, что мешаю вам…
– Ничего страшного.
– Вы знаете, после нашего с вами разговора я много думала, – Эмили вздохнула. – И пришла к выводу, что, вероятно, я была не права. Я решила, что должна непременно поделиться этим с вами.
Карлсен снял очки.
– О чём вы?
– О том, что наговорила. Мне кажется, я очень несправедлива к семье моей сестры. Можно сказать, я оклеветала людей.
– Ну, никогда не поздно что-либо исправить, – заметил Карлсен.
– Вы так думаете?
– Я всегда говорю, что думаю.
Мисс Нортон обняла руками колени, прижав их к груди, и сказала:
– Вот и я так всю жизнь поступаю – говорю, что думаю, но думаю-то я не всегда верно. Точнее, мне теперь кажется, что я часто рассуждаю неправильно. А может, и всегда… В общем, я пришла к выводу, что неправильно доверять каждому возникающему у тебя ощущению. Я ведь всегда всему верю: тому, что мне говорят, тому, что показывают. Знаете, в последние дни после общения с мисс Бёрч и особенно после нашего с вами разговора мне всё больше кажется, что я – абсолютнейшая дура.
– Это не так, – покачал головой Адам.
– Прошу, не жалейте меня. Я очень хочу научиться разбираться в людях, хотя бы немного.
– Для этого необходимо обладать минимальной долей цинизма и всегда допускать, что человек перед вами – неважно, племянник это или ваша любимая сестра – может оказаться совсем не тем, за кого вы его принимали.
– Да, понимаю, о чём вы.
– Мисс Нортон, что заставляет вас думать, что вы на кого-то клевещете?
– Мне просто пришла в голову мысль, что я ведь толком и не знаю, что такое семейная жизнь. Я живу одна и со стороны… то есть… я хочу сказать, что в теории знаю, что представляет собой семья, но на практике семьи ведь совершенно разные. И ссоры, и конфликты у всех разные, и любовь может проявляться по-разному, и только члены семьи могут правильно всё понимать…
Щёки Эмили покрыл румянец.
Она почувствовала это и сказала:
– Здесь очень жарко!
– Мисс Нортон, вам кажется, что вы неправильно что-то истолковали? Какие-то слова или какое-то действие?
Эмили Нортон долго разглядывала метель за окном, прежде чем ответить:
– Я думаю, что никто не виноват в том, что произошло.
– Это интересно, – с вниманием отозвался Карлсен.
– Я имею в виду, что даже если кто-то и совершил это, то им руководило очень естественное чувство.
– Что значит «естественное»?
– Которое могло родиться только в данной конкретной семье.
Карлсен сдвинул брови.
– Мисс Нортон, мы ведь сейчас про убийство с вами говорим, не так ли?
– Да, но не всегда же убийство происходит из злых побуждений? Ведь бывает же так, что человек совершает такой поступок по велению души?
– Мисс Нортон?
– Да, я всё ещё неясно выражаюсь. Я хочу сказать, что человеком может руководить не зло, а сострадание. Может же такое быть?
Карлсен задумчиво произнёс:
– По отношению к тяжелобольным – возможно.
– Я об этом и говорю! – с жаром воскликнула Эмили. Краснота продолжала расползаться по её лицу и шее. – Чем больше я думаю о том, что не знаю и не могу знать, какими были истинные отношения внутри семьи Робинсон, тем больше понимаю, какой на самом деле была моя сестра. Она была замечательным человеком, но в ней было столько всего другого… Сложного… Того, что мешало ей жить. И другим тоже.
– Смерть облегчила её страдания, вы это хотите сказать?
Эмили Нортон кивнула, выражение тревоги резко сошло с её лица, оно выглядело теперь как обычно – добрым и трогательным.
Эмили сказала:
– У нашего отца была последняя стадия онкологии. Он ослеп и практически не разговаривал. Каждый день был для него тяжким испытанием. В здравии это был жёсткий, строгий человек с викторианской закалкой. Но мы его очень любили. Так было заведено – любить тирана-отца. Годами позже, после его смерти, когда я выросла, Тамара призналась мне, что самостоятельно приняла решение помочь ему справиться с болью. Она усыпила его, как собаку. Я раньше и представить не могла, что доброта может существовать в виде убийства. Но именно Тамара открыла для меня чувство сострадания. Я поняла, что, если рядом мучается живое существо, ему нужно помочь, ведь в эту минуту ты сильнее, чем оно. Страдающий не может принять такое решение, он слаб, он измотан, он плохо понимает. Но ты, если у тебя есть сердце, должен набраться храбрости и сделать это.
В глазах девушки заблестели слёзы.
– Мисс Нортон, вы защищаете кого-то вполне конкретного? – спросил Карлсен.
Она покачала головой и сказала:
– Я уже говорила, что не знаю, кто из них это сделал. Но я думаю, что Тамара очень правильно воспитала всех своих детей. Пускай они кажутся такими разными и порой бессердечными. Но сейчас я верю, что ими никогда не руководило зло. Я знаю, что мои племянники – самые лучшие, самые преданные…
Глава 2
Эмили Нортон испарилась.
Карлсен размышлял над услышанным ещё четверть часа, прежде чем снова упаковал воздух в горло и ушёл с головой под воду. Четыре минуты спустя чья-то тень пролетела прямо над его головой и окунулась в воду. От Карлсена неторопливо удалялась женская фигура, облачённая в купальник насыщенного цвета бордо, выгодно подчёркивающий бледность изящных и стройных конечностей. Каштановые волосы струились в отблесках водяной поверхности.
Она оттолкнулась от противоположной стенки и теперь двигалась в сторону Адама. Она плыла без очков с открытыми глазами и улыбалась норвежцу, будто морская сирена. Её забавляла возникшая вдруг ассоциация с ботаником, который стыдится пригласить девушку на танец.
Вероника добралась до бортика и выскочила на поверхность. Карлсен последовал за ней.
