– Я могу на время оставить у себя снимки?
– Дерзайте, – мисс Бёрч махнула рукой, не оборачиваясь.
Карлсен занял её место на шезлонге и принялся рассматривать стопку фотографий. Утка. Ещё утка. И ещё. Или это одна и та же? Здания, улочки, снег, машины, люди. Гостиничное лобби. Мисс Бёрч в зеркале своего номера… голая с камерой в руках. Что ж… вполне, вполне. Утренний вид из окна. Кондитерская. Утка, утка, утка. Мисс Нортон на мосту Драконов. Утка. Река. Утка. Рынок. Мисс Нортон… Вскоре пошли и другие лица. Коннор Робинсон на террасе отеля (он явно не подозревал, что его снимают). Джон Робинсон на коньках. Остров. Церковный шпиль. В далёком силуэте угадывалась мрачная Мэри.
На одном снимке Карлсен задержался дольше всего. На нём была женщина в полупрофиль, снятая немного сверху и, очевидно, тайком (об этом говорили ветки по краям кадра). Миссис Робинсон. Карлсен внимательно её разглядывал. Красивая женщина с большими спокойными, как бы подёрнутыми дымкой глазами. Глаза были умными и мечтательными, волосы – светлыми, как у его матери. Мисс Бёрч очень точно описала в своём тексте внешность миссис Робинсон. Вероятно, фотография сделана перед тем самым падением…
У него за плечом кто-то стоял. Даже понимая это, Карлсен, едва повернув голову, вздрогнул.
Глава 3
– Нервная у вас работа.
– Вы так тихо подкрались.
Леонард шлёпнулся на соседний шезлонг, сцепил за головой руки. Некоторое время он насвистывал мелодию. А потом ни с того ни с сего спросил:
– Ну? Как идёт дело?
– Оно не идёт. Стоит на месте.
– Я думал, вы уже всех допросили.
– А я думал, вы не хотели меня больше видеть.
Леонард ухмыльнулся.
– И сейчас не хочу.
Он помолчал, затем сказал:
– Кто вы такой? Зачем вы встряли в это дело? Какие у вас побуждения терзать мою семью? Я не имею понятия.
Карлсен подтолкнул пальцем очки.
– Я вас хорошо понимаю, мистер Робинсон…
– Леонард. Боже, ты ведь не старше моего брата, а ведёшь себя, будто ты ископаемое из прошлого века!
– То же самое я могу сказать про тебя. Только тебе семнадцать.
– Почти восемнадцать! У меня хорошая школа – моя мать. Пожил бы с ней, тоже хватал бы жизнь на лету, лишь бы поскорее свалить из дома.
– У меня матери с девяти лет не было. И отца, кстати, тоже.
– Вот в чём твой секрет, парень! Тебя наверняка гложет какое-нибудь чувство вины, и ты, чтобы во всём этом разобраться, стал много читать и вдруг – бац! – ты уже такой умный, что уже на службе Его Величества.
Карлсен кивнул:
– Согласен, банально, аж зубы сводит. Другое дело ты. Но, кажется, я тоже знаю, в чём твой секрет.
– Да неужели?
– Я почти уверен, что тебя гложет страх. Страх оказаться посредственностью.
Леонард обратил к нему взгляд и хотел что-то сказать, но молча отвернулся.
– Возможно, поэтому ты не хочешь, чтобы люди знали о тебе самые обычные вещи. Потому тебя раздражала мама, делившаяся о тебе со всем миром. Ты готов существовать только по своим правилам, войти в историю, но не как обычное существо, а как тот, с кем не будет ассоциироваться ничего банального. Словно ты пытаешься оживить одну из своих картин, сделать из неё реальность.
Адам сделал паузу и добавил:
– Возможно, ты боишься стать копией своего отца, стать обычным, несостоявшимся в делах пьяницей.
Брови Робинсона взметнулись на холодном лице. Он продолжал молчать.
– Знаешь, у меня всё куда тривиальнее. Если тебя действительно интересует моя справка из «Кто есть кто», я поделюсь. Родился в Телеваге, рыбацкой деревне в Норвегии. Мне было девять, когда страну оккупировали фашисты и меня эвакуировали в Шотландию. О родителях я с той поры не слышал. Почти десять лет прожил в приёмной семье. Учусь в Роданфорде на историка. Пожалуй, и всё. Что касается этого дела… Мистер Каннингем…
– Хорош, приятель! Мне совершенно плевать на тебя, – Леонард встал и прошёлся до окна. – Не ты, так кто-нибудь другой встрял бы.
Минуту или две он рисовал на запотевшей части стекла. Когда он убрал руку, Карлсен увидел дерево с голыми ветвями.
Адам тронул очки и спросил:
– Вероятно, ты хотел поплавать?
– Нет.
Леонард достал из кармана скомканный шарик бумаги и запустил его в норвежца. Тот успел поймать, резко вскочив на ноги. Фотографии посыпались на пол.
Адам развернул листок.
В углу красовался логотип отеля «Сорока». Посередине чернилами было нацарапано (довольно криво):
«Хочу избавиться от тебя. По духу ты чужой и чуждый мне человек.
Надо было развестись с тобой, ещё тогда, когда ты Джеймса Уинтерса изгоняла.
Весь день думаю о том, почему я терпел тебя рядом столько лет?!
А пишу тебе не потому, что боюсь сказать это в лицо. Ха-ха.
А для того, чтобы не передумать, как я всю жизнь делал, оберегая твоё здоровье от припадков. Теперь они мне до лампочки.
Ты за двадцать лет так и не поумнела».
Карлсен оторвал взгляд от бумаги и спросил:
– Кто такой Джеймс Уинтерс?
– Сопляк, что помогал отцу с его делом, а потом обчистил его. Короче, я нашёл это среди маминых вещей. Бьюсь об заклад, отец нацарапал это ночью перед отъездом из «Сороки». Должно быть, нехило надрался.
Молодой человек обернулся:
– Ты был прав. Мама покончила с собой. Отец её добил. Внешне она могла казаться стойкой, но я отлично её знаю. Он довёл её до нужной кондиции. Внутри неё ничего не осталось – всё выела обида на отца. Так что будь добр, приятель, сгинь!
С отстранённым видом Карлсен отложил письмо.
– Ты согласен теперь бросить это дело? Ау! Я с кем говорю? – Леонард щёлкнул пальцами.
Карлсен очнулся от размышлений, его проницательные глаза устремились на фотографии.
– Прости, я задумался.
– О чём?
– О сорняках.
Леонард вскипел:
– При чём тут сорняки?
– Сам не пойму.
– Ты больной! – Леонард запустил пятерню в волосы.
– Почему вы бросили мисс Нортон?
– Что? Когда это?
– В Любляне. Ваши родители отправились на экскурсию в пещеры, а вы с братом должны были сопровождать вашу тётю в городе. Почему вы её бросили?
Леонард пожал плечами:
– Не помню. Хотя нет, помню. Все порядочно устали друг от друга. Я, по крайней мере, уж точно. Слишком много времени мы тёрлись вместе на чёртовом корабле.
