Иногда я спрашиваю себя: что с нами тогда случилось? Мы притворялись, будто ничего не происходит, будто бы раз – и всё опять прекрасно. В нас поселилась мысль о том, что именно мы должны сделать так, чтобы всем вокруг было хорошо. Вот, сейчас споём весёлую песенку – и всё вернётся на круги своя. Тина до сих пор считает, что мне бы не помешало хотя бы пару раз выйти из себя.
Когда мы познакомились с Микке, он заметил, что я рассказываю о детстве, словно пытаясь от него дистанцироваться. Например, я говорила о смерти Анны-Лисы так, будто мне до этого не было никакого дела, будто меня это совсем не трогало. Микке убеждал меня не бояться эмоционально вернуться в те годы. За это я ему очень благодарна. Я смогла стать более целостной натурой. Мне больше не надо куда-то бежать, словно меня преследует какая-то темнота или беспокойство.
Но юные годы и впрямь оставили свой отпечаток на моём характере: мне просто жизненно необходимо видеть, что у всех всё хорошо. Никто не должен ругаться или огорчаться. Помню, мы завели кошку Миссан. Я тогда была совсем маленькой, но мне всё равно приспичило вмешаться в её драку с другим котом. Мне так хотелось, чтобы они дружили, но меня только расцарапали до крови.
Сегодня мы чаще говорим о том, что раньше пытались скрыть. И я поняла: многое переживать гораздо легче, если делиться чувствами с другими. В такие моменты одиночество отступает.
Но сделать это бывает непросто. Как будто что-то внутри меня сопротивляется. В этой книге я очень откровенно рассказываю о своём детстве, но каждый раз по-прежнему колеблюсь.
Дело тут вовсе не в стыде. Его я поборола. Бедность, алкоголизм – разве надо стыдиться того, что через это пришлось пройти?
Но мне совсем не хочется, чтобы моё детство кому-то показалось сущим адом. Мы росли как обычные дети, смеялись, пели и играли. И прекрасно себя ощущали, потому что мы были друг у друга. В моей памяти сохранилась картина замечательной семьи. В нашем доме жила любовь. К нам часто приходили друзья, ведь всех принимали очень тепло. Мама всегда была приветлива: «Заходите, добро пожаловать!» – и вот в нашем крошечном домишке уже как-то помещались двадцать человек. Красивых ценных вещей, которые могли разбиться, у нас не было, поэтому в доме никогда не царила эдакая атмосфера чопорности. Гости расслаблялись, чувствовали себя свободными. Мы были рады каждому. Мама пекла булочки или готовила что-нибудь, чтобы никто не ушёл голодным. Да и к нам родители относились с большим трепетом и всегда прислушивались к нашему мнению.
А уж о музыкальной жизни я вообще вспоминаю с невероятной теплотой. Музыка нас объединяла, радовала, была нашим «местом встречи» друг с другом. Во всём том ужасе, который нас окружал, порой удавалось веселиться. Папа Йоста бывал очень классным. Как и мой старший брат Свен-Арне. Отец соорудил на чердаке местечко, где мы с Тиной могли уединяться. Туда можно было приглашать друзей и втайне покуривать сигареты «Prince» в красной пачке – их мы таскали у папы. У нас был особый приём: мы как заправские воришки слегка подминали пачку, чтобы преступление не слишком бросалось в глаза. Чердак располагался прямо над кухней, и если мама считала, что музыка играет слишком громко, то колотила по потолку рукояткой метлы.
Уже в 1966-м папа купил магнитофон «Tandberg», и мы записывали на него песни, звучавшие в программе «Десятка лучших», а ещё – наши собственные песни и театральные представления.
Когда я училась в начальной школе, отец взял напрокат пианино. Оно было совсем маленькое, и в нём даже не было всех октав. По-моему, настоящее пианино «Schimmel» он приобрёл только году в 1968-м – купил в рассрочку. Потом родители много лет выплачивали деньги, и я знаю, как нелегко им порой было вовремя наскрести нужную сумму.
Появление этого пианино в доме стало для нас с Тиной удивительным и необычайно важным событием. С его помощью мы тренировали музыкальный слух. Мы часто играли на нём песни «Битлз» или мелодии, которые мы слышали по радио и которым подпевали. Зачастую наш английский оставлял желать лучшего. Тина всегда придерживалась нот, а я любила импровизировать. Первую песню я сочинила в возрасте пяти или шести лет. Что-то про упавшую серую птичку. К сожалению, из-за болезни я её уже не помню. Но в детстве и юности я часто исполняла песни, которые придумывала сама.
С самого детства я находила утешение не только в музыке, но и в природе. Всегда любила животных, птиц, море и собирать цветы. Почти совсем не помню игрушки, но зато помню, как много времени я проводила на улице и что там делала. Мама обожала сад. Она уделяла ему каждую свободную минуту, и всё цвело пышным цветом. Видимо, любовь к цветам я унаследовала именно от мамы.
А ещё мне в жизни помогала лёгкость в общении. Я всегда без труда находила друзей. Никого не стеснялась, меня даже частенько называли душой компании.
Для меня очень много значил сын Свена-Арне Тони. Он на шесть лет младше, и родители считали, что я вполне могу стать ему кем-то вроде няни. Но по вечерам мы вместе сидели съёжившись и смотрели ужастики. Сами себя пугали. Мы были очень близки. И похожи. Оба такие чувствительные. Мы всегда начинали реветь над печальными сценами в фильмах, да и сегодня нередко плачем при встрече. Когда я заболела, Тони оказал мне невероятную поддержку. Он так переживал. Между нами точно есть какая-то невидимая связь, мы полностью открыты друг для друга, тонко ощущаем чувства и эмоции.
У меня вечно глаза на мокром месте, и Тину это всегда жутко раздражало. Помню, однажды мы были в гостях у сестры Уллы-Бритт, которая на одиннадцать лет старше меня и очень рано переехала в Данию. Мы с Тиной были тогда подростками и прожили у сестры целый месяц. Потом попрощались на перроне, и я рыдала всю дорогу домой. Тина не выдержала: «Неужели стоит столько реветь?» Но я такая. У меня все чувства на поверхности. То смех, то слёзы. Наши друзья тоже замечали разницу между нами. Креативная Мари и уравновешенная Тина. Тина была спокойной, а я вечно во что-то влипала.
Слёзы всегда выручали меня в трудную минуту, помогали понять собственные чувства. Взять, скажем, опухоль. Именно слёзы подарили мне облегчение. Когда я была ребёнком, мне нередко приходилось думать о чём-то другом и демонстрировать радость. А слёзы я научилась использовать как своеобразный клапан.
В детстве я, с одной стороны, была очень отважной, а с другой – постоянно чего-то боялась и о чём-то печалилась. Настроение менялось ежесекундно. Во мне существовали две крайности, и каким-то невероятным образом они обе прекрасно уживались в моей душе.
Кстати, я по-прежнему такая!
Первые три года в школе у меня была замечательная добрая учительница, а вот в четвёртом классе пришла злая и вредная. Я любила школу, особенно уроки математики, но из-за этой женщины всё превратилось в настоящий ад. «Ты лентяйка», – говорила она мне, когда я что-то упускала. Из-за неё я окончательно утратила веру в себя. Казалось, я ни на что не гожусь, и с каждым днём ситуация лишь усугублялась. Я до сих пор помню её слова: «Бестолковая лентяйка». Это прекрасный пример того, насколько важно в детстве получать хоть какое-то одобрение. Как же легко перестать чего-то желать и верить в свои силы!
