Без неё мы бы не справились.
Что действительно раздражает, так это разговоры «сквозь меня». У многих не хватает терпения говорить напрямую, и они начинают обсуждать меня так, будто я не нахожусь рядом. Будто я дитя или слабоумная.
Вот тогда я очень расстраиваюсь. Это сильно ранит, меня словно вычёркивают из жизни, и я ощущаю себя никчёмной и никому не нужной.
Когда все говорят одновременно, я не могу сосредоточиться. Это невыносимо. В таких случаях я прошу людей говорить по очереди.
В последние годы я стала молчалива. Ушла в себя. Было время, когда я не разговаривала даже с семьёй. Микке с детьми смеялись над чем-то, а я не понимала, над чем. У них был свой мирок, с компьютерами и личными заботами. Они говорили о вещах, совершенно мне не понятных.
Я чувствовала себя чужой. При этом я не хотела, чтобы мне уделяли слишком много внимания. Люди должны жить своей жизнью, не испытывая угрызений совести.
Молчание – это необязательно что-то плохое.
Для меня в нём есть нечто очень привлекательное. Тишина и покой – как раз то, что мне сегодня необходимо в первую очередь.
Ну и, конечно, никуда не деться от печали. Она рядом каждую минуту, куда бы я ни пошла.
Но иногда я просто не подпускаю её слишком близко. Или забываю о ней и веселюсь, как раньше.
С нашей семьёй вообще не соскучишься. Я просто не могу не сказать об этом. Мы часто смеёмся, и этот смех даёт нам силу.
У меня всё хорошо. Чудесная семья, прекрасная работа, отличный дом. Думая об этом, я говорю себе: «Нечего ныть!»
Стокгольм, декабрь 2014 года. Рассматривая сценические костюмы
– БОЖЕ, МАРИ!
Я не могу сдержаться. В огромной комнате висят сценические костюмы. Я бы сказала так: их немало, и они очень необычные.
Мы будто очутились в музее истории поп-культуры в эпоху её расцвета. Множество курток, и все кожаные.
– Посмотрите на эти брюки. Видите, в штанины вшиты крошечные зеркала. Они от Gucci и двадцать лет назад стоили пятьдесят тысяч крон
[97]. Столь дорогих костюмов у меня больше не было. Такие брюки есть только у меня и у Мадонны. Я была в них в Лондоне, в Гайд-парке. Приходил принц Чарльз, и после концерта мы перекинулись с ним парой словечек. Он был ужасно чопорным!
Мари позволяет мне внимательно рассмотреть брюки. Настоящий шедевр. Кстати, мне довелось видеть фотографии с того самого концерта, где она в них выступала.
– Обожаю блестящую одежду. Люблю, чтобы она бросалась в глаза, выделялась. Мне кажется, только такую и надо носить на концертах. Длинные кожаные куртки. Короткие кожаные куртки. С интересными деталями!
Мари исчезает в чаще одежды и что-то достаёт.
– Вот, например, куртка матадора. Настоящая, как на корриде. В Испании мы имели просто оглушительный успех, и мне очень хотелось выйти на сцену в чём-то подобном. Давняя мечта. Женщина в одежде матадора – разве такое возможно? В итоге я всё-таки раздобыла эту куртку, правда, пришлось её немного ушить. Такая классная!
Я вижу два длинных ряда одежды, расположенных друг над другом. Фотограф пытается запечатлеть всё это для каталога. Мари пока не знает, что делать с таким количеством костюмов. Порой она подумывает о выставке или о продаже с аукциона.
Она надевает серо-синюю кожаную куртку от Гельмута Ланга, но та на ней болтается.
– Очень жаль! Во время болезни я похудела на целый размер. Теперь почти вся одежда мне велика.
На вешалке висит платье светло-оливкового цвета с крупными блёстками. В нём Мари появилась в клипе «Anyone»
[98]. Это платье купил для неё режиссёр Юнас Окерлунд, когда перед съёмками заглянул в лондонский магазин «Prada». Юнасу приглянулся цвет, и он сразу подумал, что платье будет отлично смотреться на Мари. Клип снимали в Португалии. Он начинается с того, что Мари, одетую в это платье, увозит скорая. Затем она, погружённая в собственную печаль, куда-то идёт и, наконец, заходит в море. И снова скорая. Кажется, Мари лежит без сознания, но вдруг она открывает глаза и смотрит прямо в камеру.
Эта идея пришла в голову Юнасу Окерлунду, когда он увидел инсталляцию, которая представляла мужчину в лодке. Тот человек уплыл в море и больше не вернулся.
– Юнас Окерлунд хотел, чтобы меня накрыли простынёй, но мне эта затея не понравилась. Я не хотела играть мертвеца. А ещё я помню, какой холодной была вода, когда я в неё заходила.
Пока я щупаю платье, я внезапно замечаю ещё одну до боли знакомую вещицу.
Она тоже сверкает. Сейчас вещь без дела висит здесь, но её невозможно не узнать: это великолепное чёрное трико с нашитыми на него разноцветными блёстками. В нём Мари снималась в одном из ранних клипов Roxette – «The Big L»
[99].
В этом видео на ней были тяжёлые ботинки, и она напоминала очень необычную циркачку – вернее, её панк-версию. Она размахивала длинной плёткой, в то время как в клетке сидели испуганные, но восторженные полуобнажённые силачи.
– Это одно из моих любимых видео, – рассказывает Мари. – Его создал шведский режиссёр Андерс Скуг. Ему ассистировали Юнас Окерлунд и Феликс Хернгрен. Снимал Микке Янсон, фотографировал Маттиас Эдваль. Я чувствовала себя такой крутой в этом клипе – во многом благодаря этому трико.
Теперь передо мной мелькают сверхдорогие дизайнерские наряды.
– О, вот она!
Мари показывает длинную серебристую куртку с капюшоном, расшитую блёстками.
– Думаю, эта куртка – одна из лучших. Как всё это сверкало на сцене, вы и представить себе не можете! Ужасно дорогая вещь, но я не могла не купить её. Какое-то безумие. В те годы я и впрямь сорила деньгами. Но в этом нет ничего удивительного: девочка из бедной семьи из крошечной деревушки в Сконе. Я просто должна была отыграться!
– Пока я взрослела, у меня не было возможности что-то покупать. Конечно, это наложило определённый отпечаток, – продолжает Мари. – Сформировало меня как личность. Появился какой-то неутолимый голод. Меня ни на минуту не покидало это чувство: я должна иметь возможность приобрести абсолютно всё, что хочу. Я, например, отказывалась брать одежду напрокат, всегда желая владеть тем, что на мне надето. Моя мечта осуществилась: у меня появились средства.
Мы смотрим на гору курток и констатируем: реванш удался на славу.
– Мне это очень нравилось. Сначала всё казалось неправдоподобным. Помню, как мы с Микке поехали в Милан и зашли в магазин «Армани». Думаю, с тех пор прошла уже четверть века. Я померила два плаща, один за двадцать пять тысяч крон, другой – за двадцать семь
[100]. Сделать выбор оказалось невероятно сложно, оба были просто потрясающи! Я спросила совета продавца, и он предложил взять тот, что подороже.
