И вот однажды шесть храбрых мышек подумали: «Почему наши дети голодают, если мы собственными руками выращиваем столько зерна?» Сначала они обсудили это друг с другом, а потом и с другими мышками. Рассказали им правду о том, что хорошо, что правильно и что справедливо. По всей стране, во всех уголках их внимательно слушали мыши. И те, кто слушал, попросили этих мышей идти к котам, чтобы убедить их в своей правоте ради спасения детей.
Шесть маленьких мышек спросили котов, нельзя ли им получить немного хлеба. Коты ответили, что на хлеб нет денег, потому что идет война. Но мыши знали, что это ложь, ведь они сами вырастили пшеницу, сами сражались во всех битвах и знали, сколько должно быть хлеба. В этих мышках зародился великий гнев.
Однажды ночью эти шестеро тайно отвели всех мышей в городе к дворцу котов. Пока коты спали, шесть мышей велели своим сообщникам связать им лапы, передние и задние. И отнесли всех котов до единого в такое место, где они должны были честно ответить за все ужасные страдания, причиненные мышам.
Проснувшись, коты ужасно разозлились. И когда шесть храбрых мышей стали требовать у них ответа, они отказались отвечать. Они не боялись мышей, их не могли разжалобить мышиные страдания.
Тогда мыши решили, что им в стране больше не нужны коты. Они создадут новую страну, и их дети не будут больше умирать от голода и жажды. А потому они возвели эшафот и подготовили петли для всех котов.
Когда коты увидели эшафот, они замяукали так громко, что их услышали братья в других странах. Собралась разъяренная кошачья армия, которая напала на мышей и ворвалась в город. Они сожгли все, что попалось им на пути, освободили котов из петли и убили треть мышей умышленно, а еще треть – просто из азарта.
В конце они схватили шесть храбрых мышек, чьи вопросы воспламенили всю страну, и согнали всех оставшихся мышей, чтобы те наблюдали за происходящим. Они повесили шестерых за храбрость на глазах у всех их братьев, чтобы остальные мыши научились их бояться.
Легенда гласит, что одна из шестерых мышей выжила, та, что родилась без хвоста. Потому что в смятении, которое началось, когда коты уже наступали, один смелый молодой мышонок сказал:
– Если погибнут все шестеро, мы забудем правду, которую они нам принесли. Мы забудем, что когда-то были храбрыми. Брат, разреши мне занять твое место. Меня повесят вместо тебя, а ты продолжишь жить под моим именем.
– Как ты сможешь занять мое место на виселице? – спросил шестой мышонок. – Меня узнает любой, ведь у меня нет хвоста.
Но смелый мышонок отрубил себе хвост и занял место шестого мышонка.
Коты, которые не могли отличить одну мышь от другой, схватили смелого мышонка и сказали:
– Вот тот, кто нам нужен!
Они повесили его вместе с остальными, и все мыши, видевшие это, были напуганы. С того дня по всей стране воцарилось долгое молчание.
Но говорят, ветер и до сих пор иногда доносит голос, который шепчет о том, что хорошо, что правильно и что справедливо. А где-то далеко, в затерянном уголке страны, до сих пор живет мышь без хвоста».
15. Фонтан
Прошло два месяца с тех пор, как я получила руку Тенардье. И месяц с того дня, когда я, наконец, снова смогла ходить после нападения.
В это время Вечная Смерть начала охоту на город, стала забирать самых слабых: старых, малых, больных. Тела горами лежали на улицах. Лучше было на них даже не смотреть, особенно на тех, кто еще движется. Семьи, отчаявшись, выносили своих больных на улицу умирать, потому что больше не могли смотреть на их страдания.
Ужасное время – и для тех, кто живет, и для тех, кто умирает.
Мертвых складывали на Плас-де-Фуш в ожидании повозок, забиравших их для погребения, поэтому на площади практически не появлялись Те-кто-ходит-днем. Там я нашла Этти: она сидела на земле, скрестив ноги, в обычном пыльно-сером рубище. Волк рядом с ней шарил по карманам одного из мертвецов.
– Это что-то новенькое, – говорю я Волку. Призраки обычно ничего не воруют, особенно у бездыханных тел. В конце концов, мертвецы – их родня.
– Еду ищу, – отвечает он, поворачивается и смотрит на Этти.
Она сидит к нам спиной. Волк теперь всюду ходит вместе с ней; он служит глазами Орсо – всегда высматривает Тигра.
– Кое-кто тут долго не продержится.
Еды всегда мало, но вот уже много недель мы не видели ни хлеба, ни зерна – эти деликатесы теперь только для знати. У всех пекарен в городе выставлены жандармы, чтобы избежать грабежа. Голодные мальчишки сами приходят к приюту в Отель-Дьё, готовые рискнуть жизнью в пропитанных болезнями стенах приюта в обмен на тарелку каши. Те-кто-ходят-днем объявили это время «днями поста и покаяния». Они вынесли из собора мощи святой Женевьевы и носят их по городу. Каждый день процессия движется от Нотр-Дама до Тюильри, а во главе ее босиком идут кающиеся, покрытые ранами от самобичевания, из которых на землю капает кровь.
У гильдий нет времени на эти древние суеверия. Но мы тоже в отчаянии ищем способы накормить наших членов. Все богатство Двора ничего не значит, если нигде нельзя купить и горсти зерна. Мои внутренности будто вычищены, в животе пусто, и он постоянно болит от голода.
Этти не такая сильная, как мы с Волком, она не привыкла ощущать, как от долгого голода сводит живот.
Я изо всех сил стараюсь украсть хоть какую-то еду, но после побоев я не так сильна, как прежде, а голод делает меня еще слабее. К тому же все, что я достаю для Этти, делится по меньшей мере на десять Призраков. Этти невыносимо видеть, как они голодают.
Волк бросает взгляд на Этти и, убедившись, что она нас не слушает, говорит тихим голосом:
– У нее есть тень.
Вздрогнув, я начинаю всматриваться в темные углы домов. На каждой улице отсюда и до городских ворот непременно есть по Призраку. Призраки повсюду, они видят все. Если Волк говорит, что кто-то следит за Этти, я ему верю.
– Чадо Двора? – спрашиваю я, опасаясь Тенардье или Тигра.
– Нет, – отвечает Волк.
Стараюсь избавиться от страха, пробирающего до костей. Издаю тихий свист, Этти поворачивает ко мне голову. Я рада, что она начала запоминать некоторые из Главных сигналов.
– Нина! – Она подходит поздороваться, но я вижу, что движется она медленно, а на ногах стоит неуверенно; глаза ввалились.
Беру ее за руку и не ощущаю под пальцами почти ничего, кроме костей.
– Ты принесла что-нибудь поесть? – с надеждой спрашивает она.
Я качаю головой. У нее вытягивается лицо.
– Котел пуст много дней. Гаврош уже не встает. Даже пьет с трудом.
В этом вся Этти. Умирает от голода, а думает только о Гавроше.
Смотрю на Волка; он осторожно кивает. Младшие всегда уходят первыми.
– Скольких вы потеряли? – тихо спрашиваю я.
