Только это не бедное дитя. Это красивый юноша, и он утопает в таком количестве шелка, бархата и кружев, что я каждой клеточкой осознаю – дело плохо. Это не простолюдин, приглашенный на чаепитие к королевскому столу. Время будто останавливается, пока я, практически усевшись ему на колени, смотрю в глаза этого красивого брюнета, обрамленные невероятно длинными ресницами. Слышу, как вслед за мной Этти залезает в экипаж. И вскрикивает. Ощущаю слабый аромат шоколада и пряностей.
– Черная Кошка? – говорит он.
О нет.
– Ваше Высочество?.. – произношу я.
То ли от такого неожиданного вторжения в его личное пространство, то ли оттого, что только я смею так с ним обращаться, его глаза загораются весельем, и он радостно улыбается, вместо того чтобы (по всем правилам) разгневаться, даже несмотря на приставленный к его горлу кинжал.
– Вы знакомы? – спрашивает за моей спиной Этти таким восторженным голосом, что я понимаю: после этого и истории с Сен-Жюстом она непременно будет считать, что в моей жизни гораздо больше романтики, чем есть на самом деле.
Никто из нас не успевает больше ничего сказать или сделать, потому что воздух взрывается ружейными выстрелами. Лошади встают на дыбы; принц, Этти и я падаем на пол. Мы кучей валимся друг на друга, и он начинает смущенно извиняться, а я локтями отпихиваю его, чтобы встать. Снаружи доносятся громкие голоса, конский топот и теперь уже испуганные крики толпы, почувствовавшей опасность. В воздухе пахнет дымом и порохом. Голос Ламарка перекрывает весь остальной шум: он приказывает толпе расступиться, чтобы процессия могла спокойно покинуть мост.
Наш экипаж трогается с места. Покачиваясь, Этти усаживается обратно и протягивает руку, чтобы помочь подняться принцу. Он садится и дрожащими руками тянется к окну кареты. Я бью его по пальцам.
– Прекрати. Хочешь, чтобы тебя застрелили?
Он открывает рот, желая что-то сказать, но тут карета резко останавливается. От толчка принц сильно ударяется головой о заднюю стенку кареты и снова сползает на пол. Этти тихо вскрикивает и опускается, чтобы проверить, жив ли он.
Не знаю, почему она так о нем беспокоится: потому что он наследный принц Франции или потому что она считает его любовью всей моей жизни? В любом случае я не чувствую ни малейшего облегчения, когда она кивает мне в знак того, что он не умер. Но мне бы не хотелось сейчас попадать под стражу за убийство наследника престола.
– Не собираешься рассказать мне, откуда ты его знаешь?
Я вздыхаю.
– Однажды я наведалась к нему в спальню.
Этти вскрикивает: она смущена, но очень взбудоражена.
– Чтобы ограбить его, Этти. Не смотри на меня так. Это было несколько лет назад.
Наступает молчание, а потом Этти произносит:
– И все-таки он еще помнит тебя.
Ее слова повисают в воздухе между нами; я ощущаю, будто в этом моя вина.
Пытаюсь прикинуть, велика ли вероятность, что он уже не держит на меня зла, – все-таки я украла у него фамильную драгоценность.
– А он тоже очень красивый, – тихо говорит Этти, как будто принц участвует в каком-то соревновании, о котором мне ничего неизвестно.
– Правда? – говорю я, как будто не замечала этого прежде.
18. Чистота
Когда мы прибываем во дворец, Этти все берет в свои руки. Не потому, что она лучше знает нравы знати (она их не знает), но потому, что в ней прекрасно сочетаются обаяние и трогательность. Когда распахивается дверца экипажа, в карету заглядывает круглое, как луна, и краснощекое лицо служанки. Этти тут же разражается потоками слез, указывая на принца, и сквозь всхлипы бормочет невнятные объяснения. Начинается ужасная суета. Люди носятся туда-сюда; слышатся приказы и крики, принца выносят из кареты пятеро мужчин, как будто один человек не достоин взять на себя столь ценный груз.
Вообще-то нам пора бежать. Скорее всего, принц прикажет нас арестовать, когда придет в себя: мне кажется, кража у наследника французского престола карается повешением… Но если я сейчас сбегу, то мой план провалится, и я не смогу защитить Этти от Тигра. Принц вроде бы не слишком разозлился, увидев меня, и если я останусь, то, вероятно, где-то в недрах Тюильри найду кладовую с зерном, которое мне нужно позарез.
В воцарившемся хаосе никто не задает нам вопросов. Мы прибыли сюда, чтобы выпить чаю с королевой, как в слезах повторяет Этти, когда круглолицая служанка возвращается и, втягивая носом воздух, пытается разобрать, чем от нас пахнет: дымом и порохом.
– Необычный выбор, – говорит она с явным разочарованием в голосе.
Этти раскачивается из стороны в сторону и льет горючие слезы. Круглолицая служанка бранит ее за это, а потом щелкает пальцами, и рядом с ней сразу появляются два лакея.
– Вот эта полумертва от увиденного. Отнесите ее во дворец, – говорит она.
Так что даже Этти несут внутрь на руках. И только я предпочитаю войти на своих ногах.
* * *
Сначала нас отправляют в sale de bains
[19], в которой нет ничего, кроме огромной перламутровой ванны на позолоченных львиных ногах. От ванны идет пар, и выше бортиков поднимаются горы чего-то густого и белого. Выглядит все это как большущая миска хорошо взбитых белков, а пахнет лавандой.
– Что это? – спрашивает Этти.
– Это ванна для мытья. Ты же не можешь встречаться с королевой, пока от тебя несет как от зрелого камамбера!
Мы снимаем одежду, которую женщина с круглым лицом собирается немедленно сжечь, но я не готова расстаться с набором отмычек, когтей и ножей; слуги рассматривают их со все возрастающим беспокойством. Мне достаточно укусить одного из них, чтобы они разрешили мне оставить при себе оружие. После этого нас с Этти бесцеремонно запихивают в огромную ванну, в которой можно было бы утопить по крайней мере пятерых.
Сначала они замачивают нас в кипящей воде, «чтобы грязь отстала». Потом начинают нападение. Четверо горничных в васильково-синих юбках, вооруженные щетками, вытягивают нас на поверхность и поливают какими-то ароматными жидкостями. Я визжу и кричу, а Этти почему-то не переставая хихикает. Они трут мочалкой каждый сантиметр моего тела до тех пор, пока я не начинаю чувствовать себя освежеванной. Потом они принимаются за мои волосы, густо смазывают их каким-то маслянистым бальзамом, от которого так сильно пахнет розами, что я начинаю беспокоиться, не умру ли от обилия всех этих ароматов. Только начинаю привыкать к тому, что их пальцы массируют мне голову (оказывается, это довольно приятное ощущение), как на меня уже выливают кувшин чистой воды.
Отплевываясь, я ругаюсь как сапожник.
– Никогда еще не видела такой неблагодарной замарашки, а тебе ведь оказана такая честь! – отчитывает меня круглолицая фрейлина.
