Прежде чем заговорить, Кордей долго смотрит в окно экипажа, а затем, в своей странной манере, не отвечает ни на один из моих вопросов своим рассказом.
– Известно, что те, кто примыкает к Отверженным, сбрасывают старую кожу, забывая о том, что было с ними до этого. Но иногда я об этом вспоминаю. Много лет назад, когда я была ребенком одной из Тех-кто-ходит-днем, у меня были люди, родные по крови, которые не могли вынести того устройства мира, в котором жили. И они решили его изменить. Они были очень храбрыми и очень наивными. Ведь разве может один человек изменить судьбу всего народа? Однажды их предали, и они были окружены врагами. Они знали, что проиграли и больше ничего поделать не могут, потому решили стоять до конца и так встретить Вечную Смерть. Враги подожгли то место, где они скрывались, чтобы выкурить их оттуда, и они бросились в огонь, чтобы не быть схваченными. Меня спас Орсо. Тогда его звали иначе. Он был другом моего отца и именно он вынес меня на руках из огня.
Значит, слухи верны. Орсо спас жизнь Кордей, когда она была совсем юной. Неудивительно, что Призраки и Летучие мыши – такие верные союзники.
– Проживи я хоть тысячу лет, никогда не смогла бы отплатить этот долг. Эта связь глубже, чем кровь и плоть, крепче железа. Потому что если бы Мертвый барон не отнес меня тогда в подземелье, если бы не привел ко Двору чудес и не ввел в ряды Торговцев смертью, за мной гонялись бы как за преступницей и зарезали бы на улице как собаку. А тело мое болталось бы на Монфоконе и плясало бы на ветру на радость толпе.
Я это помню. «Все семьи и друзья революционеров подверглись преследованию, не помиловали никого. Жены, дети, все кровные родственники, родня, носящая ту же фамилию, – все они были отправлены на гильотину или повешены на Монфоконе в назидание».
– Сегодня меня никто никуда не посылал, – говорит Кордей, повернув ко мне голову, и я вижу, как блестят ее глаза. – Ни одна гильдия не платила мне сегодня за мою работу. Я сделала все по собственному желанию: когда узнали, что они натворили, мы не могли оставить это безнаказанным.
Ее голос холоден, как лед.
– Ты сидишь в этом экипаже, малышка, и думаешь, что в безопасности, потому что я рассказываю тебе всякие истории. Ты думаешь, что можешь доверять мне, потому что я в союзе с Мертвым бароном. Но сейчас я скажу тебе правду, а ты хорошенько запомни ее, потому что она будет твоим спасением: непозволительно быть такой уязвимой. – Она указывает на Этти. – В ней все твое сердце, и всякий, кто покушается на нее, ранит тебя. Ни одно чадо ни одной гильдии не может прожить долго с такой очевидной слабостью, выставленной напоказ. При Дворе чудес не бывает друзей, только союзники. Ты можешь подумать, что сегодня заработала ей свободу, но за ней могут прийти и другие, даже те, кого ты считаешь своими друзьями, те, кому, как тебе кажется, ты можешь доверять.
По спине пробегает холодок, потому что я не могу заплатить им цену хлеба. Как я смогу защитить Этти без этого? Если верить Кордей, любая безопасность, которую я для нее куплю, не продлится долго.
Изо всех сил сжимаю губы, чтобы они не дрожали.
Карета останавливается. Монпарнас выходит первым. Я расталкиваю Этти, и мы тоже вылезаем наружу.
На ночном холоде несколько Убийц собрались вокруг экипажа, следовавшего позади нас. За ним выстроилась вереница еще из дюжины экипажей, и на всех – гербы королевского рода.
– Что происходит? – спрашивает Этти.
Монпарнас жестом велит мне подойти, и я опасливо приближаюсь.
– Принц приказал, чтобы эти экипажи непременно нас сопровождали, – говорит он и указывает на открытую дверцу. Убийцы отступают, пропуская меня, и у меня нет иного выбора, кроме как заглянуть внутрь.
– Ой, Нина! – выдыхает Этти у меня за спиной.
Экипаж с пола до потолка набит хлебом. Смотрю на ряд карет позади нас и бегу к следующей; рывком открываю дверь. Она полна мешков с зерном, их тут десятки, и все туго набиты. В каждой следующей карете – та же картина.
* * *
Через два дня происходит собрание Двора чудес. Воздух разогрет ярким светом тысяч свечей, падающим на баронов за Высоким столом. Входит Кордей в сопровождении Убийц, нагруженных хлебом. Она занимает место среди баронов и приглашает меня выйти вперед. Мои глаза обращены к барону Каплану, который тоже не сводит с меня напряженного, стального взгляда. Я стараюсь не дрожать.
Убийцы кладут хлеб на стол перед баронами; они складывают его в кучу, пока на столе не вырастает гора, которая начинает даже сползать на пол. Двор не видел столько хлеба в одном месте уже много лет, а мешки с зерном гарантируют им, что ни одно чадо не ляжет спать голодным ни сегодня, ни в течение ближайших нескольких месяцев.
– Ну, говори, Кошечка, – произносит Кордей.
Делаю несколько шагов вперед, дрожа от макушки до пяток, и не знаю, на кого смотреть. Томасис, Феми, Орсо, Волк – все глядят на меня.
– Я отдаю этот хлеб за Этти, дочь Мертвого барона, – говорю я. – И уплатила все сполна, как подтверждено моими братьями, – добавляю, глядя на Кордей. – Во время голода не может быть более дорогой платы.
– Не может быть более дорогой платы, – в один голос повторяют бароны.
– Я заплатила такую цену для того, чтобы купить свободу своей сестре. Она – чадо гильдии Попрошаек. По Закону никто не должен ее трогать.
– Никто не должен ее трогать, – повторяют они.
Осмеливаюсь взглянуть на Тигра. До сих пор у Этти была защита только гильдии Попрошаек. Но сейчас все поклялись защищать ее. Вот что я купила благодаря экипажам, полным хлеба и зерна.
Я вижу, как где-то в тени Тенардье разворачивается, чтобы уйти, его лицо исказила гримаса, а изуродованная рука спрятана под пальто. Я лишила его руки и гордости и в очередной раз похитила у него Этти.
Томасис делает мне знак приблизиться, я подхожу к нему и низко кланяюсь.
– Монсеньор, – протягиваю ему небольшую табакерку. – Это принадлежит наследному принцу Франции.
Томасис смеется и обнимает меня за плечи, прижимая к себе так крепко, что становится трудно дышать.
В тепле его объятий я как нигде чувствую себя в безопасности. Даже почти могу забыть о том, что Томасис не решился восстать против Тигра, чтобы спасти Этти. Этот человек сделал для меня больше, чем Тенардье за всю свою жизнь. Он для меня – единственный истинный Отец.
– Даже не знаю, что мне больше по душе – табакерка или жестяная кружка, – говорит он, и его глаза весело сверкают. – Сначала Шатле, теперь дворец? Ты точно станешь одной из Чудесных Двора чудес. О тебе будут слагать песни после смерти. Ты станешь более знаменитой, чем Мэр и Господин!
Он хлопает меня по спине, чуть не вышибив из меня дух.
Я оглядываюсь по сторонам. Феми крутится поблизости. Перехватив мой взгляд, он подмигивает.
Этти полностью занята Гаврошем – кормит его хлебом из рук.
