Томасис хватает меня за руку и притягивает к себе. Его голос становится мягче и тише, так что теперь только мы с Феми слышим, что он говорит:
– Не бойся, малышка. Ты чадо этой гильдии, Каплан тебя не тронет. Гнев Тенардье тоже не достанет тебя здесь. Я знаю, каким жестоким он может быть под действием вина. Посмотри на меня: он тебе больше не родня, ты – моя дочь. Если он поднимет на тебя руку, это будет то же самое, как если бы он ударил меня. А даже он никогда не напивался настолько, чтобы осмелиться на это.
– Я боюсь не за себя, – говорю я, и при каждом слове мои зубы неистово стучат друг об друга. Смотрю Томасису прямо в глаза и вижу где-то в глубине жалость.
Если выясню, что задумал Тигр или куда увел мою сестру, тогда я, конечно, смогу что-нибудь предпринять…
– Вы сказали, что сделаете мне подарок, и вот о чем я прошу: скажите мне правду, – произношу я тихим голосом. – Он собирается ее убить?
Томасис медленно качает головой и отворачивается.
– Эта правда не будет считаться моим подарком, потому что ее знают все. Смерть была бы для нее большой милостью, – тихо говорит он.
Томасис улыбается мне, но его улыбка подернута печалью, и в эту минуту он выглядит точно как Феми.
– А подарок, который я тебе обещал, прибереги на потом. Знай, что однажды ты сможешь о чем-то меня попросить, и я сделаю это для тебя.
Теперь он смотрит строго.
– Не пытайся ее разыскать, все равно не найдешь. Не старайся помочь ей, потому что никому не под силу ослабить хватку Тигра, если он вонзил в кого-то свои когти. Не делай Каплана своим врагом, ты не будешь петь охотничью песнь с его именем на устах. Поклянись, что все так и будет.
Азельма могла попытаться сбежать, но пожертвовала собой, чтобы отправить меня сюда и дать хоть маленькую частицу безопасности в виде татуировки, которая до сих пор саднит у меня за ухом. Феми не побоялся навлечь на себя гнев собственного брата, чтобы спасти меня, и теперь барон Воров обязался защищать меня от Тигра и Тенардье. Я должна внимательно отнестись к их словам, должна уважать их жертву. Я должна забыть свою сестру. Глупо было бы поступить иначе.
Я киваю.
– Клянусь, монсеньор.
Чувствую горечь лжи у себя на языке.
4. Та, что спит
Чтобы пробраться куда-то под покровом ночи, в сущности нужно только одно – найти подходящий вход. Неплотно прикрытое окно, дверь с замком, который так и просит, чтобы его открыли. Иногда, чтобы подобраться к слабому месту в доме, нужно влезть куда-то по веревке или вскарабкаться по стене. Иногда приходится прыгать по крышам и спускаться в остывшие каминные трубы. Но все это гораздо сложнее осуществить при свете дня, когда тебя легко может заметить множество людей: торговцы и рабочие; прачки, загружающие белье на лодки на берегу Сены; музыканты, попрошайки или ремесленники; весь городской люд, не принадлежащий к Двору чудес. Днем в городе кипит жизнь, как в мышином гнезде, обитатели которого снуют туда-сюда и каждый спешит по своим делам.
Я нетерпеливо прохаживаюсь, ожидая захода солнца, а город поет свою безумную песнь. Мне еще не время тут быть; каждая частичка меня хочет куда-нибудь спрятаться до тех пор, пока дневной свет полностью не померкнет. Собаки из гильдии Воров трудятся днем, и мы, Кошки, их за это презираем. Кошки скользят по крышам при свете луны, подобно танцорам, а Собаки шляются по многолюдным районам города и суют ловкие руки в карманы богатых людей. Кошки никогда не опускаются до такой мелочной работы.
Но сегодня я и не Кошка. Сегодня я цветочница. Украла платье, передник и аккуратные туфельки у девушки, которая мылась в купальне на реке. Бедняжка, ей, наверное, пришлось идти домой полуголой. Корзину с цветами я взяла у рассеянной женщины, которая завтракала, ни на что не обращая внимания. Завтрак – это роскошь для большинства Отверженных, которую я почти никогда не могу себе его позволить.
Передо мной неясно вырисовывается дом из желтого кирпича с узкими окнами. Я смотрю на него с тех пор, как взошло солнце, и весь день там было тихо.
Сердце бешено колотится в груди, волоски на шее встают дыбом. Я знаю, насколько опасно то, что я собираюсь сделать, и мне страшно.
Всем бывает страшно.
Слова Азельмы будто доносятся до меня с холодным ветром. И я делаю то, что делаю всегда, когда меня сковывает страх: вспоминаю, что она шептала мне при свете свечи. Вооружаюсь ее словами как щитом и двигаюсь вперед.
Прошло три месяца с тех пор, как Феми привел меня в гильдию Воров. Три месяца я относила свою добычу барону Томасису и при этом тайно карабкалась по стенам каждого Дома плоти, который только могла найти в городе. Три месяца я смотрела, ждала, разузнавала все о Домах плоти, которые оживают только после того, как садится солнце. Три месяца у меня судорогой сводило конечности, когда я под дождем пыталась удержаться на скользких карнизах, рассматривая через окна головы сотен девушек в поисках той, которая была бы похожа на нее. Я вскарабкалась на сотни стен, проскользнула в сотни окон и наконец нашла ее.
Сделав глубокий вдох, я приближаюсь к дому сбоку, избегая парадной двери, выкрашенной ярко-синим, рядом с которой на страже сидит невообразимо толстый человек. За те недели, что наблюдала за домом, я сумела убедиться: когда он трезв, он силен как бык и жесток как медведь в клетке. Но сегодня он весь день погружен в глубочайший пьяный сон. Вчерашняя ночка выдалась у него веселой. Он сильно перебрал с вином, притом очень хорошим. Уж я-то знаю. Я сама украла его из погребов маркиза де Лори, ярого коллекционера, да к тому же добавила туда маковой настойки, купленной в гильдии Мечтателей, – дабы удостовериться, что он будет крепко спать. Но хотя стражник и храпит, я все же не хочу рисковать и пробираюсь к боковому входу, с которого внутрь попадают все торговцы, привозящие товар на кухню. Толкаю дверь и вижу, что кухня в этот час совершенно пуста, как я и ожидала.
Осторожно выглядываю в коридор. В дальнем конце – дверь в спальню мадам, которая заведует этим заведением. Дверь приоткрыта, из комнаты слышится похрапывание. Хорошо. В ее вино тоже добавили маковой настойки; я заплатила одному моряку, направлявшемуся сюда, чтобы он передал ей это вино лично в руки. Он с радостью согласился. Благодарная мадам, конечно, разрешила ему провести с девушками больше времени.
Нужно уходить. Я всегда ухожу в этот момент, оставаться здесь слишком опасно. Но сегодня все иначе. Сегодня я собираюсь вытащить ее.
Смотрю на лестницу, ведущую на второй этаж.
«Не пытайся ее разыскать», – сказал Томасис.
Я должна его слушаться, но не могу.
Как зачарованная, я подхожу к лестнице, кладу руку на перила и начинаю тихо подниматься. Стены обклеены пестрыми, местами ободранными обоями с экзотическими сценами из китайской жизни.
С верхней площадки виден ряд дверей, приглашающе приоткрытых. Но меня зовет только одна: последняя слева. Я решительно направляюсь к ней, толкаю и чувствую, как что-то сжимается в груди.
