– Сала?
Она узнала звонкий голос Томаса. Вскочила и поспешно смыла с руки кровь. Бесполезно – кровотечение не останавливалось. Она хотела крикнуть, но отражение Томаса появилось в разбитом зеркале у нее за спиной. Сала быстро повернулась, пряча руку.
– Я… Я хотела… На зеркале был таракан… Я хотела убить его и… Куда же подевалась эта мерзкая тварь?
Она опустилась на колени и с преувеличенным рвением принялась искать под раковиной.
– Да, тараканы здесь бывают. Выползают из канализации через трубы. Неприятные и крайне проворные сожители. Я вызову морильщика.
Он вызывающе посмотрел на нее. Она смущенно улыбнулась. И вдруг почувствовала, как вокруг непривычно жарко.
– Я хочу нарисовать тебя, – его взгляд упал на ее кровоточащую руку.
Она посмотрела на него с восхищением. Он по-прежнему стоял в дверях ванной. Потом сделал шаг в ее сторону. Она не двигалась. На нем были темные широкие брюки и наполовину расстегнутая белая рубашка. Сала видела его кожу. Его руки казались слишком крупными для худого тела.
– Где моя мать?
– Уехала, – он наклонился к ней. – Пошли.
Томас взял ее за руку и молча провел по пустой квартире. Ее взгляд снова упал на голые лампочки. Он открыл дверь в длинную пустую комнату.
– Моя студия.
Он пропустил ее вперед. Она двигалась по комнате, как по танцевальному залу. Вдыхала запах красок и скипидара. Вдоль стены стояло несколько начатых картин, мольберт был пуст. Томас закрыл дверь.
Копыта могучего быка прогрохотали к коню. Всадник отчаянно попытался вонзить копье в мускулистую шею животного. Послышался резкий свист. Все увиденное казалось Сале отвратительным, но она наслаждалась происходящим. Ей нравился этот спектакль, куда ее уговорили пойти мать с Томасом.
– Пикадор пытается попасть быку в мышцы, чтобы потом он не мог атаковать матадора, подняв голову, – объяснила Иза. Она была любительницей этого представления. Внезапно она схватила Салу за раненую руку.
– Что такое?
Прежде чем Сала успела ответить, люди вокруг них вскочили с мест. Отдельные крики, громкий шепот, свист и смех.
Сала тоже вскочила. Внизу, на арене, бык проткнул своими огромными рогами живот коня. Животное упало под всадником. Пикадор спасся, выпрыгнув из седла на деревянную балюстраду, пока подскочившие бандерильеро пытались отвлечь разъяренного быка от раненого коня криками и своими накидками. Захрипев, бык повернулся и, немного поколебавшись, галопом понесся на ловко увернувшихся бандерильеро. Они воткнули свои бандерильи с острыми наконечниками ему в шею. Сала увлеченно переводила взгляд то на быка, то на раненого коня. Тот плелся по деревянному полу, и у него подкашивались то передние, то задние ноги. Из распоротого живота вывалились кишки, и животное тащило их за собой, словно огромный послед. Окружающее пространство раздирали лишь протестующие крики толпы, суматоха, которую Сала объяснить не могла.
Через несколько минут все успокоилось. Лошадь исчезла, бандерильеро выполнили свою работу, и все напряженно ждали последнего акта – появления матадора. Сначала Сала почувствовала разочарование. Он оказался невысоким и коренастым, его простые движения безучастными. Сала не понимала, что происходит. Казалось, бык тоже изменился. Повисла абсолютная тишина.
Сала наблюдала, как бык замер на некотором расстоянии от матадора. Оба стояли спокойно. Потом животное помчалось на человека. У Салы внутри все сжалось. Матадор не двинулся с места, словно прирос ногами к земле. Он спокойно снял с себя плащ и в последний момент плавно и мягко повернулся в сторону. Огромный бык пронесся совсем рядом с его телом, врезавшись в ткань.
– На такое способен только Энрике, смотри, его ноги не двигаются.
Иза схватила и крепко сжала раненую руку дочери.
– Это движение называется вероника, в честь нерукотворного образа Иисуса на платке. Он подпускает быка как можно ближе к своему телу. Если техника идеальна, на его белой рубашке должна остаться кровь животного. Смотри, еще и еще. Так он показывает, что контролирует быка. И вот полувероника напоследок. Да. Идеальная элегантность.
От последних слов Сала вздрогнула. Финальным движением матадор заставил быка остановиться и повернулся к зрителям. На его рубашке виднелась кровь.
Сала слегка повернула голову.
– Кажется, мне нехорошо, – прошептала она.
– Не сейчас, – сказала Иза.
Ее голос заставил Салу взять себя в руки. Томас наблюдал за ними со стороны.
Бык снова приготовился к атаке. Иза посмотрела на дочь.
– Лишь то, что мы можем потерять, заслуживает нашу полную любовь. Все остальное – изысканная скука.
Энрике провел еще серию вероник, заставляя быка описывать узкие круги, пока тот не покорился. Зверь отошел в сторону. Толпа воодушевленно забушевала.
– Я видела твой портрет, нарисованный Томасом.
– И что?
– Очень красиво, – она с улыбкой повернулась к Томасу.
– Расскажи мне о своем друге из Берлина, как там его зовут?
– Отто.
– Точно, Отто.
– Он бы тебе понравился.
– А должен?
– Я думала, это тебя обрадует.
– Ты такой же фрукт, как и твой отец.
– Бывают и менее лестные сравнения.
– Если бы я хотела тебе польстить, вспомнила бы о его лучших качествах.
– Почему ты так меня ненавидишь, что я тебе сделала?
– Есть две вещи, которые я не выношу. Вранье и жалость к себе.
– Ну, твоей жалости я не дождусь.
– Жалость раздается задаром на каждом углу, а вот зависть нужно заслужить.
– Кажется, это мне удалось.
Иза гневно на нее посмотрела.
«Воздуха, – думала Сала. – Воздуха».
Опустив голову, бык понесся на Энрике. Тот остановил его одним движением алой мулеты. Они посмотрели друг другу в глаза. Левой рукой Энрике держал перед собой красный край мулеты, а правой достал шпагу. Иза сжала руку Салы. Бык бросился вперед. Энрике ускользнул от его рогов, чуть подался назад и до рукояти вонзил шпагу быку между лопаток.
– Прямо в сердце, – сухо сказала Иза. И выдохнула.
Энрике почтительно отвернулся. Бык содрогнулся, завалился на бок и перевернулся на спину, его ноги задергались в воздухе. «Словно ручки и ножки беспомощного младенца», – подумала Сала. Она искоса взглянула на лицо матери. Иза плакала.
16
– Хотя все причины рыдать были у меня. М-да. Ничего. Что было, то прошло.
Солнце едва взошло, как снова начало темнеть. Снежинки плясали за окном на декабрьском ветру. Украдкой бросив на меня взгляд, мама схватила печенье, которое выложила для меня на тарелку. Звездочка с корицей, пряник в шоколадной глазури и шоколадное сердце исчезли у нее во рту. Короткий смешок, пожимание плечами – никто не умел предаваться веселому безумию так, как она. Еще одна пригоршня орехов с сухофруктами, и можно наконец приниматься за чизкейк, спрятанный на самой дальней полке перед посещением медсестры. Последнюю дозу инсулина мама получила полчаса назад, а в шесть часов сестра Барбара заглянет проверить, все ли в порядке, и вколоть третий укол. «Учись страдать без жалоб». Из уст моей матери даже изречения из календаря звучат как упрек судьбе.
