– Всех. Луизу, Эболи, Амалию, Жанну…
– Господи, только истеричек Шиллера?
– Нет, еще Гретхен.
– Вот как? А какая у тебя религия?
– Не понимаю…
– Ну, ты еврейка?
– Не совсем…
– Не совсем что?
– Ни то ни другое.
– Ах вот как, пытаешься усидеть на двух стульях, бедное, прекрасное дитя.
Сала не знала, что ответить. Она смущенно рассмеялась.
– Я спрошу Эрнста. Он задумал поставить целого «Валленштейна», звучит, скорее, как жест отчаяния, но в любом случае лучше, чем считать мух.
Сала изумленно бросилась ему на шею.
– О да, я могла бы сыграть Теклу, – сказала она и воодушевленно процитировала: «Смотреть спектакль жизни веселее, когда мы клад в своей душе лелеем».
Альфред печально улыбнулся.
– Девиз постановок Эрнста скорее такой: «По дому нашему зловещий дух бредет, и скоро наш последний час грядет». Я посмотрю, что можно сделать, но думаю, все роли уже заняты профессионалами. В крайнем случае, согласишься на что-то другое?
– Что угодно, – без колебаний ответила Сала.
– Договорились, – он с улыбкой протянул ей руку.
Альфред оказался прав, роль Теклы, как и все остальные, была уже занята. При условии, что она поможет с оформлением спектакля, Сала периодически участвовала в пробах, проходивших в бараке. Дни стали пролетать незаметно. Она восхищенно наблюдала, как актеры, несмотря на холод и голод, болезни и слабость, вкладывают в процесс все свои силы, и это помогает пережить происходящее как им самим, так и зрителям. Артисты кабаре работали над своими текстами, другие мастерили декорации и реквизит, музыканты – как исполнители шлягеров, так и струнный квартет – устраивали развлекательные вечера. Сала научилась делать из обрывков ткани костюмы, превращать поношенный свитер в кольчугу или рыцарские латы.
На следующий вечер Альфред Натан устраивал в культурном бараке представление кабаре. Сала решила пойти туда с Мими, чтобы отвлечься от мыслей. К ее изумлению, среди зрителей оказались не только обитатели лагеря. Она услышала испанскую и французскую речь. Рядом с лагерным начальством сидели люди, живущие в окрестностях Гюрса. Возможно, родственники или друзья тех, кто здесь работает? Видимо, комендант Лаверн щедро раздавал пропуска. Впервые с приезда Салы мужчины и женщины оказались не строго разделены. До этого живших на соседнем участке испанцев пускали к женщинам лишь на несколько часов для ремонтных работ, а о совместных вечерах не шло даже речи. Мими была крайне взволнована.
– Мы, женщины, – как звезды, сияем не сами по себе, нам нужен чужой свет.
Сала звонко рассмеялась. Мими посмотрела на нее обиженно – нечего воротить нос, в жизни все когда-нибудь кончается, и со стороны женщины просто глупо не понимать таких вещей, а еще печальнее, если она не умеет этим пользоваться. Сала, видимо, слишком образованная. Но ведь история ее родителей доказывает: у умников все точно так же. Или почему ее мать ушла от ее отца к другому мужчине, потому что тот был моложе? Нет! Явно нет! Просто своим взглядом он превращал ее в сверкающую звезду. Мими подмигнула молодому офицеру, наблюдавшему за ними уже какое-то время. Тот перевел глаза на Салу, которая покраснела. Крайне довольная, что ее теория немедленно подтвердилась, Мими воодушевляюще похлопала Салу по плечу.
Представление оказалось увлекательным. Сала смеялась над едкими куплетами Альфреда Натана и пыталась переводить стихи для Мими. Но когда исполнялось одно стихотворение, все умолкли. Это была история маленького человека, потерявшего в лагере все. На последних двух строфах Сала, дрожа, схватила Мими за руку.
Теперь я зорок стал к чужой беде,
Познал людских рыданий бесконечность,
Страдает немощный с собой наедине,
Другого голод направляет в вечность,
И он своих детей зовет во сне…
Вдруг миллионы братьев я обрел,
И знаю: в край страданий безграничных
Не просто так мой путь меня привел,
Я раньше славным парнем был беспечным,
Теперь же человек во мне расцвел.
В антракте к Сале подошел мужчина, который так пристально наблюдал за ней с самого начала представления. Он держал два бокала вина.
– Позволите? Меня зовут Ханс Петер Эренберг, – он протянул ей напиток.
– Сала Ноль, а это моя подруга, Мими Лафалез.
– Как давно вы здесь, госпожа Ноль?
– Достаточно давно.
Что этот нахал о себе возомнил? Она интернированная, а не преступница. Мими тихо ухмыльнулась. Извинилась, что ей нужно ненадолго отлучиться, ободряюще подмигнула подруге и растворилась в толпе.
– Пожалуйста, не поймите меня неправильно и простите, если мое вторжение показалось вам бестактным, я ни в коем случае не хотел вас обидеть, госпожа Ноль. Просто вы напомнили мне женщину, чью фотографию мне недавно показывал начальник. А поскольку ее звали Сала, возможно, это не просто совпадение. Если вы приехали сюда не больше трех месяцев назад, позвольте спросить, не знакомо ли вам имя Ханнеса Рейнхарда.
Сала посмотрела на собеседника. На короткое мгновение ей показалось, что у нее в жилах застыла кровь.
– Ханнес?
Эренберг кивнул.
– Он приехал на несколько дней в Бордо, если хотите, я могу передать ему весточку. Он знает, что вы здесь?
– Нет.
До сих пор все попытки Салы написать Лоле, Отто или отцу оказывались безуспешны из-за цензуры. О Ханнесе она даже не думала.
– Вы поможете мне?
– Разумеется… И с большим удовольствием, – поспешил добавить Эренберг.
– Тогда… Мне нужно скорее вернуться в барак, поискать бумагу и ручку.
– Спокойно наслаждайтесь представлением, я никуда не убегу. Слово чести.
Сала взволнованно покачала головой. Она хотела убежать сразу, но почувствовала удивительно твердую хватку Мими.
– За нами наблюдают, chérie.
Сала сделала вид, что просто осматривается. И заметила в нескольких метрах от себя надзирательницу, которая быстро опустила глаза, когда они встретились взглядами. Сала с громким смехом обняла Мими и повернулась к Эренбергу.
Оставшуюся часть представления лучшие шутки нередко пролетали мимо ушей Салы. Она думала лишь об одном: возможно, Ханнес поможет ей сбежать.
Когда все закончилось, она осторожно прокралась в барак. И быстро написала на туалетной бумаге несколько строчек для Ханнеса. Она умоляла помочь ей сбежать из лагеря и оставила внизу отпечаток ярко накрашенных чужой помадой губ.
