И правда.
Я быстро вошел в ресторанный зал. Ничего не изменилось. Никто на меня странно не смотрел. Милена исчезла. Она снова поехала в архив и присоединится позднее. Сейчас мы поедем в Центр диалога Марка Эдельмана, встретимся там с историком, которая курирует выставку о польско-германской истории. Название выставки показалось мне подходящим: «Неразбериха».
После обеда мы поехали на еврейское кладбище. Я стоял перед могилой семейства Пруссак. За это время Милена узнала: моим прадедом был Лейб Пруссак, а прабабкой – его жена Алта. Моя мать тоже происходила из еврейской семьи, но, похоже, не была прямой родственницей Авраама Пруссака. Разочарование? Да, немного. Со смирением или без, надгробие у них впечатляющее. Облегчение? Еще какое! Все же не ужасный немец, все же родился на правильной стороне. Все терзания последних часов рассеялись, словно дым. Да, я немец, но еще я еврей, рожденный от еврейской матери. Меня растили в католической вере, но я покинул религиозное общество еще в двадцать лет. А мой отец – протестант? Впрочем, всю свою жизнь он был атеистом.
Мы прогулялись по кладбищу, снимая внушительные надгробия крупных фабрикантов: Познанский, Шайблер, Пруссак. Никаких следов Алты или Лейба. Очевидно, похоронены они не здесь. Мы молча шли дальше. Под каждым памятником скрывалась история. Все они жили, любили, страдали и надеялись, и большинство из них были верующими иудеями. Это была история ушедшего времени, короткого расцвета общества, в котором евреи нашли рядом с христианами место, где им позволили остаться.
На следующее утро я под прицелом камеры зашел в здание архива города Лодзи. Милена поприветствовала меня и повела в главный зал. На столе лежала заранее открытая пятисотлетняя книга. Страницы были заполнены от руки. Кто куда переехал и сколько там с кем прожил. Все было задокументировано, если происходило в пределах Лодзи.
– Даты рождения не совсем точны, – сказала Милена. – Если ребенок рождался дома и тем более, если это была девочка – событие для семьи менее важное, чем появление наследника, – отец нередко оповещал рабби или ведомство на несколько месяцев позже срока. И в тот момент он уже не помнил, в какой именно месяц и день появился на свет ребенок, тем более отцы тогда не присутствовали при родах.
Потом мы отправились к маленькому экрану. Там можно было смотреть микрофильмы. Левой рукой Милена крутила маленькое колесико, словно колесо судьбы. Появилось имя моей бабушки. Милена с плутовской улыбкой повернулась ко мне.
– А это твоя бабушка Иза, но, смотри, на самом деле ее звали Шейндла, красавица, или Иза… белла.
Вскоре она нашла еще и Лолу, и Цесю, которая рано эмигрировала в Буэнос-Айрес, а потом вдруг еще появился брат, о котором я никогда не слышал, – моя мать не была с ним знакома.
– Вот, Менахем Пруссак, брат Шейндлы, Лолы и Цеси.
– О нем есть еще какая-нибудь информация? – спросил я.
– Нет, возможно, он уехал из Лодзи. Тогда записывали только переезды в пределах города. Но у него было два сына, Вацлав и Стефан.
– Что с ними стало? И с Лейбом и Алтой?
У меня дрожали руки. Никогда не думал, что посещение городского архива может оказаться таким волнительным.
– Вацлав и Стефан погибли в газовой камере Хелмно.
Воцарилось молчание.
– Лейб умер в 1921-м.
Вскоре после рождения моей матери. Он умер, так и не увидев внучки.
– А Алта?
– Последнее упоминание о ней – в 1940 году, в гетто в Кутно. Видимо, тогда она переехала в последний раз. Твои прабабушка и прадедушка были родом из Кутно, это примерно в пятидесяти километрах от Лодзи.
Мы посчитали. Тогда Алте было уже восемьдесят лет.
– Если она дожила до 1941-го, ее точно должны были отправить в Хелмно.
Сегодняшний Хелмно национал-социалисты переименовали в Кульмхоф, а Лодзь – в Лицманштадт, желая превратить его в образцовый немецкий город с площадью Германа Геринга и улицей Адольфа Гитлера. Именно поэтому во время войны Лодзь не тронули.
С Хелмно вышло иначе. Хелмно стал первым лагерем смерти, созданным национал-социалистами в Польше. Еще не совсем продуманным местом уничтожения, первым шагом к тому, что последовало потом. Он был уничтожен, когда первые сообщения просочились в прессу.
В гетто людям приходилось жить в нечеловеческих условиях – доступ к канализации был заблокирован, распространялись опасные болезни. Неудивительно, что евреи радовались, когда за ними приезжал грузовик, чтобы увезти их в другое место. Им давали еду и новую одежду. Людям старались создать приподнятое настроение. Важно было избежать подозрений. После прибытия заключенных вели во внутренний двор. Там им объявляли, что они должны принять душ и пройти дезинсекцию и тогда их наконец отправят на рабочие места в Германию. Все происходило спокойно и дружелюбно, чтобы избежать паники. Заходя по пандусу в очередное помещение, люди не подозревали, что оказались в кузове грузовика со встроенной газовой камерой. Дверь закрывалась. Водитель заползал под машину, соединял шлангом выхлопную трубу и кузов и заводил мотор. Люди погибали за восемь-десять минут. Для верности мотор не выключался пятнадцать минут. Неподалеку виднелась католическая церковь. Водитель снова убирал шланг и вез трупы в лес, где их сгружали в братские могилы. Ямы выкопали недостаточно глубокие, и в процессе разложения возникли проблемы. Трупы пришлось перезахоронить. Для этого привезли евреев из соседних гетто, которых потом убили выстрелами в затылок. После этого трупам начали размалывать кости, и утилизировать «отходы» стало проще. Вскоре нацисты поняли, что это слишком хлопотный и затратный способ. А главное, с тремя имеющимися грузовиками нельзя было осилить больших объемов.
С 1941-го по 1945 годы в Кульмхофе было уничтожено от 150 до 200 тысяч человек, преимущественно евреев, но еще цыган. В живых осталось лишь двое.
В соседнем амбаре, который является сегодня частью музея Хелмно-над-Нерем, представлены личные вещи узников, найденные после войны. Игрушка, очки, зажигалка. В нескольких километрах оттуда, в лесу, установлен памятник.
Я молча стоял среди братских могил. Моя прабабка Алта Пруссак умерла от голода или болезней в гетто или была отравлена здесь газом вместе со своими племянниками, Вацлавом и Стефаном, ее дочь в это время ждала исполнения смертного приговора в Мадриде, а внучка боролась за жизнь в Гюрсе. Алта, Иза, Сала. Три поколения, одна судьба. Они друг о друге не знали.
Иза и Сала выжили. О судьбе и смерти Алты они так и не узнали.
Всему должен быть предел?
Однажды во время поисков мне в руки попал старый альбом комиксов. Автор и художник Хорст Розенталь был заключенным в лагере Гюрс в то же самое время, что и моя мать. На красной обложке нарисован простой барак, посередине него – круглая дыра, из которой торчит голова диснеевского Микки-Мауса. За бараком – простой забор, а снизу подпись: «Микки в лагере Гюрс, выпущено без разрешения Уолта Диснея». После короткого допроса французской полиции Микки привозят в Гюрс. Там его ведут в барак и ставят перед огромной стопкой бумаги. Через несколько минут из-за нее появляется голова.
