Поезд спокойно грохотал сквозь ночь. Сначала Сала вздрагивала каждый раз, когда в окне купе появлялись тени. Пожилая пара погрузилась в чтение. Казалось, оба больше не обращают на нее никакого внимания. Монотонный стук поезда усыпил Салу. Проснувшись, Сала ненадолго утратила чувство реальности. Ей показалось, что у окна сидит ее мать и смотрит на нее ледяным взглядом. Сала хотела выпрямиться и подойти к ней, но ноги словно прибили гвоздями к полу – разделявшие их три метра казались непреодолимыми. Она попыталась что-то сказать. Но во рту пересохло, язык распух, будто она вот-вот задохнется. Это было другое молчание из ее детства, зловещее, возникшее незадолго до погружения ее мира во тьму. Сала нехотя прогнала старые тени и снова погрузилась в беспокойный сон.
На этот раз ее разбудил резкий скрип. Поезд остановился. Двигатели выдохнули. В тишине послышались тяжелые шаги. Они приближались. Сала осталась одна, пожилая пара исчезла. У нее внутри все сжалось. Куда ушли ее попутчики? Почему исчезли? Они были еще во Франции, но на оккупированной территории. Одно неверное слово, и ее могут отправить в тюрьму или в Польшу, куда вывозили других евреев. Какого дьявола она порвала в Гюрсе записку? Это был ее единственный легальный документ. Непозволительная глупость.
Дверь купе открылась. Послышались громкие голоса. Они говорили по-немецки? Сала напряглась всем телом и задержала дыхание. Стук собственного сердца заглушал голоса. Она осторожно выглянула в коридор. Через два купе от нее были немецкие солдаты. Двое стояли в коридоре, третий склонился над сиденьями. Потом они перешли к следующему купе. Неужели поезд уже дошел до границы? Так долго проспать она не могла.
Сзади появилась пожилая пара. Они уверенно протиснулись мимо солдат. Не удостоив Салу ни единым взглядом, они молча зашли в купе и заняли свои места. Они ее выдали? Сала хотела обратиться к ним, когда дверь купе распахнулась.
– Ваши документы.
Сала вздрогнула от резкого тона. И невольно схватилась за рюкзак – нужно потянуть время, хотя она и сама не знала зачем. Солдат громко на нее рявкнул:
– Давай скорее!
У Салы задрожали руки.
– Un moment, s’il vous plait
[35].
– Что всем этим французам понадобилось в рейхе?
– Pardon, monsieur?
[36]
– Бумаги, и пошевеливайся, – приказал он.
Пожилая дама повернулась к ним.
– Ведите себя любезнее. У моего мужа больное сердце, он может не перенести таких волнений.
Солдат ошарашенно на нее посмотрел. Его коллеги подошли ближе. Они неуверенно смотрели на начальника. Его тяжелое тело качнулось. Шея налилась краской.
– Это пограничный контроль. И вы будете говорить, только когда вас спрашивают, понятно? – прогремел он.
Дама вскочила.
– Что вы себе позволяете? Я прошу не разговаривать со мной таким тоном.
Сала замерла. Ее тело похолодело. На мгновение она словно покинула его, чтобы лучше наблюдать за ситуацией. Она увидела, как толстяк всплеснул руками. Его товарищи придвинулись настолько близко, что оставалось только гадать – обороняют ли они позиции или готовятся к атаке. Пожилой мужчина в круглых очках страшно побледнел. Его дрожащая рука потянулась к верхней запонке. Из груди послышался слабый хрип. Он судорожно вдохнул.
Дама начала громко кричать:
– Эрнст! Эрнст! Ради бога, твои таблетки, скорее. Врача. Моему мужу нужен врач. Да помогите же, черт вас подери.
Солдаты тупо стояли на месте.
– Шевелитесь! – на удивление резкий голос дамы пробирал до самых костей.
Пограничники забеспокоились.
– Je suis médecin
[37], – спокойно встала Сала. И жестом подозвала главаря: – Aidez-moi
[38].
Солдаты равнодушно на нее посмотрели. Сала боялась, что, если она заговорит по-немецки, ее могут арестовать.
– Эта девушка врач, – быстро перевела дама. – Помогите ей.
Толстяк слегка оцепенело повиновался. Они вместе уложили мужчину на спину. Сала расстегнула его рубашку и принялась за массаж сердца. Она сказала даме делать мужу искусственное дыхание. Солдаты стояли и наблюдали за происходящим, раскрыв рты. Наконец толстяк пришел в себя. Он неуверенно сделал шаг вперед.
– Прошу извинить меня за мой тон, милостивая сударыня. Из-за этой войны у нас совсем расшатались нервы. Мы можем еще что-нибудь для вас сделать?
Дама не удостоила их даже взглядом. Ее муж медленно открыл глаза. Увидев толстяка, он снова захрипел. Толстяк рефлексивно отпрянул назад.
– Простите, милостивая сударыня, мы больше не хотим беспокоить вашего супруга. Если помощь вам больше не нужна, мы вернемся к своим обязанностям.
Солдаты осторожно попятились назад. Услышав очередной стон мужчины, они поспешили покинуть купе. Дама подняла голову.
– Имя, воинское звание! Когда мы приедем, я немедленно подам жалобу по вашему месту работы.
Дама встала и высунула голову в коридор. Группа торопилась прочь. Подождав еще несколько секунд, она повернулась в купе и с улыбкой кивнула мужу. Эрнст выпрямился и небрежно поправил одежду. Она протянула Сале руку.
– Ингрид Кербер, а это мой муж, Эрнст.
– Сала Ноль. Спасибо, – Сала не знала, что еще сказать.
– У вас превосходный французский. Вам есть где остановиться в Лейпциге?
Сала покачала головой.
– Вы действительно врач или только учитесь?
– Ни то ни другое. Я еду из лагеря в Гюрсе.
– Мы так и подумали. А теперь?
– Не знаю. Сразу после возвращения я должна зарегистрироваться в полиции.
– Вот, – дама протянула Сале визитку. – Если понадобится помощь, не раздумывайте.
Сала взяла карточку дрожащими руками, словно все мужество ее резко покинуло. Горло сжалось. Лишь с трудом она смогла прочесть: «Ингрид Кербер, Розенштрассе, 5, Лейпциг». Из-за слез строчки расплывались перед глазами. Она молча бросилась женщине на шею.
24
Одна на платформе. Снова осень. Вокзалы. Судьбы, что пересеклись и затерялись вдали. Берлин, Мадрид, Париж, Гюрс и теперь Лейпциг. Сквозь стеклянную крышу падал тусклый свет, такой же серый, как лица идущих мимо людей. Застывший взгляд опущен на землю – друг на друга они не смотрят. Сала подумала о бараках, из которых только что приехала. Там над головой рубероид, здесь стекло. Там на лицах – страх, печаль или тоска, здесь все казалось искаженным и неподвижным. В Гюрсе люди и смеялись. Да еще как. Только где они теперь?
