– Ничему не удивляйся, но всегда делай вид, что ты в изумлении. Им это нравится. На самом деле, парадом командуем мы, и врачи это знают – во всяком случае, те, кто отпахал здесь несколько лет. Еще один совет: если тебе строят глазки, а с твоей фигурой это непременно произойдет, не покупайся. Кто быстро встает, быстро садится обратно. И руки прочь от женатых! От этого одни проблемы.
Сала едва удержалась от смеха. Таких, как Мопп, Отто называл «та еще штучка». Она излучала жизнерадостность и дружелюбие, ошеломившие Салу.
– У тебя уже есть любимый?
Сала кивнула.
– На фронте или здесь?
– Не знаю.
– Ну, хоть кто-то честный. А то я уже наслушалась таких сказок, что сами братья Гримм позеленели бы от зависти. А когда ты в последний раз с ним виделась?
– Три года назад.
– Считай, что вчера.
Они рассмеялись.
– И чем он занимается, если не стал пушечным мясом?
– Врач Красного Креста.
– Боже мой! А я тут шучу про врачей. Ты, получается, уже одним обеспечена. Но вы ведь не отсюда, верно?
Сала покачала головой.
– А ты?
– Из Саксонии, конечно, там красотки растут прямо на деревьях. Только деревьев почти не осталось, а красоток нынче слишком много.
Обе снова затряслись от смеха.
– У тебя-то уж точно от поклонников отбоя нет, – сказала Сала.
Мопп опять рассмеялась.
– Скажем так: если бы я принимала каждое предложение, собрала бы целую армию. Но в таких вопросах я держу себя в руках. Ну уж нет, я берегу себя для лучших времен. Рано или поздно они наступят, хотя никто и не знает когда. Закон природы.
Сала засмеялась.
– Ну, фюреру и природа не указ.
Смех Мопп резко оборвался.
– Осторожнее, следи за языком. У больничных стен тоже есть уши. Докладывают почти обо всем. Будь со всеми приветлива, но никому не доверяй.
Сала изумленно опустила взгляд. Как она могла поддаться легкости Мопп? У нее ведь даже документов нет.
– Ты находишься под защитой Вольфхардт – мы здесь называем ее святая Мария, – но именно поэтому тебе следует быть особенно осторожной.
Сала вопросительно посмотрела на Мопп.
– Здесь всем известно, что Марии начальство не указ. Большего сказать не могу. И знать большего не стоит. Так что лучше держи эту дружбу при себе. Не буди лихо.
Ночью, пялясь в потолок, Сала благодарила Бога и судьбу. Она молилась впервые с тех пор, как покинула школу Святой Урсулы. Тогда она утратила веру, но молитва в любом случае не повредит. Ритмичный храп Мопп погрузил ее в сон. Сала глянула сквозь полуприкрытые веки на новую подругу. Казалось, та улыбается даже во сне.
Через выходные Салу впервые поставили в ночную смену. Рано утром, когда она, измотанная и довольная, вернулась в сестринскую, то увидела через дверную щель кабинета свою начальницу. Сестру Марию Вольфхардт. Казалась, она работает день и ночь. Когда бы Сала ни проходила мимо, Мария всегда была на месте. Высокая, стройная, с прозрачной кожей, славянским лицом и огненными ярко-рыжими волосами. Когда она говорила, казалось, что при этом она продолжает обдумывать нечто важное.
– Сала?
Мария заметила, как она зашла. Сала подошла к ней.
– Да?
Мария протянула ей конверт и жестом предложила его открыть.
– К сожалению, твое прекрасное имя пришлось сменить на нечто потверже.
Покраснев, Сала открыла свой новый паспорт и прочитала: Криста Майерляйн. «Значит, его сделал Майер», – подумала она. Ей впервые начало нравится ее настоящее имя.
– Бывает и хуже, – с улыбкой заметила Мария. Сала бросилась ей на шею.
Сала училась быстро. Ей приносили удовлетворение самые простые задачи. Меняя постельное белье и утки, делая перевязки или заправляя шприцы, она чувствовала себя полезной и радовалась благодарности пациентов.
Когда война закончится – ведь когда-нибудь это должно случиться, – она сможет работать в больнице вместе с Отто, поддерживать его в исследованиях. Потому что, как считала Сала, цель его жизни – наука. Он хотел менять мир, хотел двигаться вперед. Сала написала ему письмо от своего нового имени. Хоть она и не стала актрисой, но успешно исполняла двойную роль. Днем, в коридорах больницы, под взглядами врачей, сестер и пациентов, она была Кристой Майерляйн, неутомимой, терпеливой и прилежной; по вечерам, в своей комнате, когда выключался свет и ее соседка Мопп отправлялась в мир грез, она снова превращалась в Салу, путешествовала с Отто по миру, мечтала прожить с ним жизнь и иногда, сначала робко, а затем все решительнее, мечтала о семье. Впервые за много месяцев она начала испытывать что-то помимо страха. Неизведанные края лежали перед ней, дожидаясь завоевания. Потом вдруг темнело, и дверь закрывалась. Сала возвращалась назад. Отвергнутая. Одинокая.
26
У Мопп была ночная смена, и, хотя Салу дежурить не поставили, она решила помочь подруге. Они допили последние капли из старого кофейника. Ночь прошла без особых происшествий. Все было спокойно. Старая Фрида из двенадцатой палаты жаловалась на головные боли и грозилась пожаловаться главврачу, если ей не дадут ее обычных таблеток. Но обезболивающие заканчивались, а Фриде все равно не угодишь. Совершив последний обход, они вернулись в сестринскую. Дежурный врач спал сном праведника в соседней комнате, и Мопп принялась рассказывать байки из собственной жизни. Сале пришлось укусить собственную руку, чтобы не расхохотаться, пока Мопп живо описывала свои сексуальные приключения с одаренными и не слишком мужчинами.
– Тебе нужно книги писать, писать книги, – возбужденно шептала она и качала головой, положив руку на колено Мопп.
– Я тебе говорю: либо слишком длинный, либо слишком короткий, золотую середину встретишь редко. Грустно и смешно. Но знаешь, что хуже всего? Хуже всего те, кто никак не может закончить. Ради всего святого, я, конечно, терпелива, но иногда таким приходилось вставлять палец в зад, чтобы ускорить процесс.
– Нет! – изумленно уставилась на подругу Сала.
– Да, говорю же тебе.
– Они что, были педиками?
Мопп затряслась от смеха. Потом глубоко вздохнула и заявила:
– Детка, ты такая милая.
Громко завыла сирена. Через пять минут упали первые бомбы. Все произошло так быстро, что люди не успели даже испугаться.
Дежурный врач вскочил и, натягивая брюки, выскочил в коридор, где Сала и Мопп уже бежали с первыми пациентками в подвал. Бомбы со свистом неслись вниз. Прямо перед взрывом слышался глухой удар. У некоторых разорвались барабанные перепонки. В палатах, как и в подвале, взрывная волна выбила окна и двери. Улицу и двор затопил желто-зеленый свет.
