– Это бабка Джона, – продолжил Банан. – Она будет за тобой присматривать и лечить твои руки и ноги.
Здоровяк опять уставился на обкромсанный подол платья девушки, точнее на длинные ноги, закашлялся и сказал сиплым голосом:
– Здесь, на вершине, живут только дети дождя. На улице ты этих типов уже видела. Они умственно отсталые, но при этом очень активные, подвижные и жутко сильные физически. Нет сомнений, дегенераты будут пользоваться твоей беспомощностью много раз в день…
Банан немного помолчал и произнес финальную часть речи, на которую Совет племени, скорее всего, его не уполномочивал:
– Послушай, Бенфика, терять тебе особо нечего… Есть выгодное предложение. Ты сегодня мне подчинишься и позволишь делать все, что я захочу, ну то есть добровольно… А в обмен я сломаю тебе только ноги, а руки не трону.
Ее глаза наконец привыкли к темноте. На стене сидел большой черный жук. На потолке (без лампочки) замерла ящерица. Дети дождя бросили игру и с козлиным блеянием подбежали ко входу. Теперь вырожденцы силились понять содержание их разговора.
– Раньше их интересовали только дурман-трава и козы, – Банан показал рукой на две гигантские фигуры, полностью заслонившие собой вход, – но теперь у них появилась живая девушка.
Он помолчал.
– …И ты будешь для них всегда на первом месте. А вот если я оставлю тебе руки целыми, то… это немного облегчит твои страдания. Что скажешь?
– Скажу, что ты преуспеешь в бизнесе, Фейсал, – отозвалась Бенфика. – Совету племени с тобой повезло.
– Так мы договорились?
– Тебя не смущает, что я не мылась три дня? Ты же парижанин…
– Ты это к чему?
– Мне надо помыться.
– Бабка Джона тебя помоет.
– И я сильно хочу в туалет.
– Так ты согласна или нет?
– Развяжи мне ноги и руки.
– Я хочу услышать определенный ответ. И ключевое слово здесь «добровольно», – сказал он резко.
– Ты мне нравишься с детства, Фейсал. – Бенфика глядела ему прямо в глаза. – И в ответ на мою «добровольность» ты сейчас освободишь от хомутов мои руки и ноги.
– Merde, d’accord, bien que le général m’a averti de ne pas le faire!
[21]
Банан считал, что она его не понимает.
– Ладно, Бенфика! Сейчас я сниму с твоих ног хомут, но руки оставлю связанными. Идет?
– Фейсал, не беспокойся, мы договорились.
– Хвала Аллаху!
Он хотел потереть ладони, но удержался. Подошел, присел на корточки и принялся освобождать ее ноги от пластиковой стяжки.
– Тебе действительно не мешало бы помыться, – сказал Банан, фыркая носом.
– Прости, но у меня был долгий путь.
Она перевела взгляд с его крупного затылка на тяжелые каменные маглы, валявшиеся в углу.
– Люди из Совета заявили, что дяде Шейху ты перерезала ножом горло, когда он, ничего не подозревая, пил чай в аэропорту. Это правда?
Он поднялся и бросил хомут в угол.
– Да, но я об этом жалею. Клянусь Аллахом, жалею.
Банан считал себя хорошим психологом. Он заглянул в темно-зеленые глаза девушки, но ничего в них не разглядел и первым отвел взгляд.
– Ладно. Это не мое дело. Говорят, твоя мать – туарег из Мали. Это же бывшая французская колония. И французы считают, с туарегами нельзя ни о чем договориться… Поэтому давай-ка снимем еще и кеды.
Он снова нагнулся и снял с нее обувь. Каменный пол был отшлифован голыми пятками многих поколений детей дождя до тусклого блеска.
– Бенфика, надеюсь, мы обойдемся без беготни по горам. Генерал Гази передал местным шейхам по всей округе, что каждый мужчина обязан стрелять в тебя из ружья или винтовки, если увидит за пределами этого места. Ясно?
– У тебя не будет повода для беспокойства. Мне надо в туалет.
– Старуха Джона сейчас поможет сходить в туалет, а потом подмоет.
– Да.
– А я пойду в мечеть на вечернюю молитву, а потом останусь с тобой до утра. Так?
– Да, так.
Повеселевший студент парижской магистратуры вытолкал детей дождя из дверного проема и, взяв их за могучие плечи, направился под гору, напевая мерзким баритоном:
Un peu d’amour, un brin de miel
Et je danse, danse, danse,
Danse, danse, danse, danse
Et dans le bruit, je cours et j’ai peur
Старуха принесла воду в тазике, мыло и полотенце. Чиркнула спичкой и зажгла две свечи. Она была закутана в черное покрывало с головы до ног, но даже во тьме действовала быстро и ловко. Кто такая эта бабка Джона? Мамаша или бабка детей дождя? Приблудная прислуга? Бедная родственница? Можно ли ее просто попросить развязать ей руки? А если старая карга поднимет шум и расскажет о просьбе Банану? Ей снова свяжут ноги, и здоровяк приступит к экзекуции немедленно.
– Опорожняться пойдешь? – странным, словно простуженным голосом спросила бабка Джона.
Бенфика кивнула. Старуха взяла ее за локоть цепкими пальцами, словно стальными щипцами, и повела по темному коридору. В уборной девушка встала над дырой в полу, и Джона, быстро засунув руки ей под подол, сдернула трусы-боксеры.
– Давай, давай! – скомандовала она.
Бенфика послушно присела. Пока девушка освобождалась от накопившейся в теле жидкости, бабка крепко держала ее за платье у шеи. Луч уходящего солнца мелькнул через окошко, и совсем близко от лица девушки через прорезь в бурке, затянутой сеткой из конского волоса, блеснули маленькие глазки старухи.
– Ты ведь хочешь, чтобы я развязала тебе руки? – спросила она.
– С чего это вы взяли? – Девушка поднялась, и старуха натянула ей трусы.
Они вернулись в комнату, и Джона жестом показала, что Бенфике следует встать в тазик с водой.
– Хочешь-хочешь, чтобы я развязала твои руки. Я знаю-знаю, – продолжала каркать старуха. – Не беспокойся, Фейсал сильный. Он ноги сломает быстро. Меня камнями били сразу двое. Медленно-медленно мои рученьки-ноженьки калечили, не спеша, наслаждались страданиями. Я сознание теряла, а они и до того, и после еще меня насиловали-насиловали. Голос я тогда сорвала на всю жизнь, так сильно кричала. Но меня никто не услышал. Совсем никто.
Ящерица шлепнулась с потолка на каменный пол и припустила в дверной проем навстречу последним лучам солнца.
