Хулия
27.
В те среды, что предшествовали новому появлению Агеды в моей жизни, я, собираясь идти на рынок, не слишком заботился о своем внешнем виде. Это, конечно, не значило, будто я выходил из дому оборванец оборванцем, как выражалась Амалия. Но единственное, что меня заботило в смысле одежды, это чтобы на ней не было дырок и больших пятен. Иногда ради экономии времени я надевал верхнюю одежду прямо на то, в чем ходил дома. И уж конечно, и не подумал бы специально чистить зубы или брызгать на себя одеколоном ради получаса, плюс-минус несколько минут, которые я тратил на поход за покупками.
Теперь я слежу за собой чуть-чуть больше – из чувства собственного достоинства и немного из самолюбия, но не потому, что Агеда вызывает у меня хоть каплю эротического интереса. Доведись мне выбирать, я скорее совокупился бы с дорожным знаком, чем с ней. Да, согласен, фраза звучит довольно грубо, а эта хорошая женщина вполне заслуживает, чтобы я относился к ней с уважением. Однако даже целые горы уважения не смогут заслонить очевидное: она начисто лишена физической привлекательности. И ничего тут не поделаешь. В ее присутствии я буду вести себя вежливо, но эти личные записки не потерпят никакой фальши.
Здесь я говорю только голую правду.
Сегодня Агеда рассказала, что в воскресенье вымыла своего Тони тем шампунем, который я ей порекомендовал. Пес был на седьмом небе от счастья! По ее словам, он все время пытался поймать струю воды зубами. И собачий восторг дошел до того, что под конец Агеде пришлось силой вытаскивать его из ванны. Когда она вытерла пса, его шерсть стала такой мягкой, что ее хотелось без конца гладить.
– Ты даже представить себе не можешь, какая черная вода после него осталась.
– Может, он просто линяет?
Но тут случилась беда. Тони немного старше Пепы, и он страдает сердечной недостаточностью средней степени тяжести, из-за чего уже какое-то время должен принимать специальные препараты. Так вот, вчера вечером у него случился приступ кашля и рвоты. Из предосторожности утром Агеда погуляла с ним совсем недолго, а днем и вовсе выводить не стала. Ему нельзя утомляться. Она смотрит мне прямо в глаза, словно хвалясь своей выдержкой, и добавляет:
– Боюсь, Тони долго не протянет.
Такой разговор вряд ли мне приятен. Агеда, кажется, почувствовала это и сменила тему. Рука у нее все еще забинтована. Она задирает рукав плаща, который, если и не принадлежал раньше лейтенанту Коломбо, похож на него как брат-близнец, отклеивает пластырь и приподнимает край бинта. Мне не остается ничего другого, как бросить взгляд на красные следы от швов. Я не знаю, что ей сказать. И чтобы не молчать, спрашиваю, не болит ли рана.
– Уже нет.
Я прощаюсь с Агедой, сославшись на срочные школьные дела. Она всем видом своим выражает понимание и сочувствие. Наша встреча получилась настолько короткой, что, как мне кажется, эта женщина могла бы задуматься, стоило ли идти от ее Ла-Элипы до моего района, а потом топать назад только ради обмена несколькими пустыми фразами. Или она тешила себя надеждой, что я уделю ей куда больше времени? К ее чести должен заметить, что она умеет довольствоваться и малым. Не настаивает, не досаждает, не прибегает к каким-то уловкам, чтобы растянуть беседу. Та же самая улыбка, которая смягчает выражение ее лица, когда мы с Агедой встречаемся, снова всплывает и в момент прощания. Как-то очень просто и естественно она благодарит меня за то, что я согласился поболтать с ней. Никто никогда не говорил мне ничего подобного.
28.
Я принял решение, и Хромой, с которым я советовался по этому поводу, его одобрил. Принимая решения, я вроде бы крепну духом. Когда я подойду совсем близко к жизненной развязке, мне, думается, будет все равно, к чему эти решения ведут и какие последствия могут иметь. Но сейчас уже сам по себе факт, что я управляю кораблем, приносит удовлетворение.
Я решил, что завтра без предупреждения заявлюсь к Агеде. Адрес у меня есть. Район я знал и раньше, но не улицу и не номер дома. Хромой мне их дал. И теперь, когда она старается сократить утомительные для пса прогулки, я, скорее всего, застану ее дома. А заодно по дороге выкину еще несколько книг.
– Знаешь, я руку даю на отсечение, что вы с Агедой вполне спелись, но, конечно, за моей спиной, – сказал я.
Хромой лишь криво ухмыльнулся. Ладно, рано или поздно я дознаюсь, что этот негодяй наплел ей про меня.
Сегодня он был то вялым, то печальным, но не таким удрученным, как в прошлый понедельник, и выразил уверенность, что Агеда обрадуется моему приходу. Думаю, ее толстый пес тоже, поскольку я хочу взять с собой Пепу – пусть поиграет с ним и утешит.
Эта мысль пришла мне в голову сегодня утром в учительской, пока я слушал рассказ коллеги про случившуюся с ним историю. Мое единственное желание – раз и навсегда расставить все по своим местам в наших отношениях с Агедой. Хватит притворства и недомолвок, хватит игры в прятки. Вчера ночью я спал ужасно. Снова и снова прокручивал в голове мой последний с ней разговор. Но так безобразно вести себя с кем-то – не в моем духе. Тем более с ней, ведь она не сделала мне ничего плохого.
Очень мягко, тактично, уважительно (если, конечно, у меня получится) я намерен объяснить, что не возражаю против дружеских с ней отношений, хотя мне хотелось бы, чтобы в будущем наши возможные встречи стали более редкими. К сожалению, из-за тех неприятных вещей, которые случились в моей жизни, я больше не готов позволить ни одной женщине вторгнуться в мое личное пространство. Надеюсь, по ходу дела соображу, как все это ей высказать.
29.
Трехтомное собрание сочинений Гёте издательства «Агилар» 1963 года в переводе Рафаэля Кансиноса Ассенса
[48], которое я купил в молодости на «Растро» и прочел частично; три тома карманного формата «Опытов» Монтеня (издательство «Катедра», первый том вышел в 1985-м, второй и третий – в 1987-м) с моими подчеркиваниями и многочисленными комментариями на полях; а также Иерусалимская Библия (Desclee De Brouwer, 1975) – это сегодняшние потери моей библиотеки.
Избавление от книг, которые я любил (Библию главным образом по литературным причинам), еще не так давно приносило мне невыносимые муки, словно у меня по одному вырывали ребра без наркоза. Зато теперь я чувствую чуть ли не гордость каждый раз, когда оставляю очередную книгу на улице. А потом возвращаюсь домой довольный как своей твердостью, так и уверенностью, что не принадлежу к типу людей, которые судорожно цепляются за собственное имущество, каким бы ценным оно ни было. С той поры, как я стал уносить из дому разные вещи, я ни разу не почувствовал ни малейшего раскаяния. Было немного больно только из-за Эйфелевой башни, но и это быстро прошло. Я, разумеется, собираюсь действовать так же и дальше, то есть выносить все что можно, а не только книги, – надеюсь, кому-нибудь пригодится, а кому именно, мне безразлично.
