– Дай посмотрю, – сказал я и под этим предлогом жадно вдохнул носом ее тепло и аромат духов.
Я чуть не поцеловал жену в губы. Рана была вроде бы неглубокой. В конце концов, подумал я, даже шрама не останется. Так оно и получилось, хотя красное пятно, которое Амалии приходилось прятать под толстым слоем макияжа, еще долго не исчезало.
В минувший вторник Ольга запретила ей возвращаться после работы домой. Якобы только она, Ольга, и должна быть ее единственной семьей.
– Она ревнует. Подозревает, что мы с тобой все еще спим вместе.
Я спросил Амалию, могу ли что-нибудь сделать для нее. Она ответила, что скажет мне это утром, ей надо сперва посоветоваться с подушкой. Прошло еще два дня, но Амалия о случившемся больше не упоминала, из чего я сделал вывод, что они с Ольгой, скорее всего, уже помирились. Однако на третий день она, едва войдя в квартиру, сразу двинулась ко мне на кухню, взвинченная, но настроенная очень решительно, и стала умолять меня помочь ей порвать с Ольгой, так как самостоятельно сделать это у нее не получается. Однако ясно дала понять, что их разрыв не будет означать восстановления наших с ней супружеских отношений. К моей помощи она отнесется как к «огромному одолжению, за которое будет вечно благодарна».
– Ольга считает тебя бесноватым и страшно боится встречи с тобой, – добавила Амалия.
– Наверняка ты же сама и рассказывала ей про меня всякие ужасы.
Она улыбнулась.
18.
В списке Хромого появились первые зачеркивания. Речь шла о продуктах, которые он употребил хотя бы пару раз за последние дни. Ни один из них не спровоцировал появление новых язв. Полуфабрикаты в большинстве своем были вне подозрения. Осталось проверить только один или два, но их наш друг, по его словам, ест очень редко. Опыт с напитками, которых в списке было на самом деле совсем немного, завершился однозначным выводом: они ни в чем не виноваты. Сегодня мы решали вопрос, что испытывать дальше – молочные продукты, пряности или консервы. Агеда выбрала консервы – исключительно потому, что так ей подсказывала женская интуиция, но мы с Хромым, разумеется, тотчас отвергли это предложение.
Позднее, сидя в нашем углу в баре, мы болтали о том о сем, и я неожиданно узнал, что Агеда часто слушает по радио передачу Амалии. Хромой, которого я не раз просил не касаться при нашей приятельнице моей личной жизни, тут же поинтересовался, знает ли она, что Амалия раньше была моей женой. Как ни в чем не бывало Агеда ответила, что да, конечно знает. И добавила:
– Она была очень красивой, да и сейчас красивая. И очень элегантная.
– А ты что, знакома с ней?
– Нет, не знакома, но видела ее фотографии в модных журналах.
Мало того, однажды, когда Агеда встретила Амалию на улице, ей захотелось подойти и сказать, как она любит ее программу.
Возвращаясь домой, мы опять какой-то отрезок пути прошли вместе. Агеду тревожил вопрос: не расстроило ли меня упоминание о бывшей жене? Почему это должно было меня расстроить? Ну, возможно, Агеда слишком ее расхваливала. Нет, я счел эти похвалы справедливыми и вполне их разделяю. Амалия была (я с нажимом употребил глагол в прошедшем времени) привлекательной женщиной, тщательно следила за своей внешностью – и не только из кокетства, но и потому, что этого требовала ее профессия.
Агеда не без грусти, а может и с сожалением, призналась, что никогда особенно не заботилась о том, как выглядит. Всю жизнь она старалась быть просто чистой. Хотя, наверное, еще не поздно заняться собой, но, конечно, не фривольничая и не особенно шикуя. И она была бы мне благодарна, если бы я согласился ей в этом помочь. Я ответил, что охотно что-то посоветую, однако пусть не считает меня в таких делах большим знатоком.
Один вопрос Агеда приберегла до момента прощания. Как я понял, он буквально рвался у нее с языка. Однажды она в каком-то журнале прочитала интервью с Амалией, где та вроде бы намекала на свою бисексуальность. Я тотчас подумал, что рискованное признание она могла сделать только после того, как ее отец ушел в мир иной, а мамаша уже мало что соображала. Иначе это бы их сразило.
19.
Я почувствовал вспышку – нет, не злобы и не гнева, а скорее досады, да, пожалуй, досады, когда увидел Агеду на рынке, хотя она имела полное право там находиться. Разумеется, имела полное право! Но ведь я привык, что в среду она, если приходит, то ждет меня снаружи и не мешает мне спокойно заниматься покупками и самому решать, когда пора выходить на площадь и встретиться с ней. Но сегодня она покупала в лавке фасоль и, скорее всего, вознамерилась дальше пройтись вместе со мной.
Несмотря на хорошую погоду (двадцать с чем-то градусов, чистое небо), Агеда пришла в Ла-Гиндалеру без пса, который опять занемог. Она по-прежнему одержима идеей изменить свой внешний облик в лучшую сторону. Кажется, с тех пор как я пообещал ей сыграть роль советчика, она только об этом и думает. Не знаю, как она представляет себе мои предполагаемые консультации, но, судя по всему, план приводит ее в полный восторг.
Во время нашей беседы на террасе ресторана «Коначе» я сказал, что в первую очередь она должна побрить подмышки. Агеда на миг потеряла дар речи – наверное, поразилась тому, что я могу что-то знать об этой части ее тела.
Выходя из дому даже в дни, когда простые смертные умирают от жары, она слишком много всего на себя напяливает, так что разглядеть что-то под слоями одежды никак невозможно. Но я видел их в то воскресенье, когда она пригласила нас к себе на обед. На ней была блузка с короткими и довольно широкими рукавами.
Домой я вернулся в убеждении, что мой совет прозвучал до дикости оскорбительно. Как я мог так ей нахамить? Перед ужином, мучаясь раскаянием, я позвонил Агеде, чтобы извиниться.
– Что за глупости! – удивилась она. – Ни ты, ни Хромой никогда – слышишь, никогда – не сможете меня обидеть.
И добавила: если она до сих пор не побрила подмышки, то только потому, что у нее дома нет ни нужного крема, ни бритвы, но завтра же утром непременно пойдет и все купит. Под конец Агеда даже сказала мне спасибо.
20.
Я сидел напротив, когда Амалия по телефону договаривалась с Ольгой о встрече. Она долго не решалась это сделать, и мне пришлось ее подстегнуть:
– Ну давай звони. Я не стану ждать целый день.
Во время их разговора у Амалии вдруг начала слегка дрожать нижняя губа. От страха она говорила почти шепотом, неуверенно, слащаво, ограничиваясь короткими фразами и согласно кивая головой, хотя в этом не было ни малейшего смысла, поскольку собеседница не могла ее кивков видеть.
– Что-то я не понял: ты приняла решение порвать с ней, а сама, прощаясь, говоришь: «Пока, радость моя, целую»?
– Позволь мне поступать так, как я считаю нужным.
Уверен, что, если бы она не пыталась тогда притворяться, я бы не обратил внимания на мокрое пятно у нее на брюках. Она побежала переодеваться.
