5.
Устав ворочаться с боку на бок, я поднялся в четыре утра, чтобы переложить пакетик с ядом в другое место. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз, страшно злясь на себя за то, что согласился принять от Хромого смертоносный подарок. Я ведь не просил его ни о чем подобном и не ждал ничего подобного.
– Ну что, удивил я тебя, а? – спросил он самодовольно, и это меня покоробило, о чем он даже не догадался.
Почему я должен позволять кому-то выбирать, каким образом мне умереть? Разве сам я вот уже несколько месяцев не рассматривал самоубийство как высшее проявление свободы? Разве мысль о том, что я являюсь хозяином и господином своего последнего мига на земле, не давала мне повод, стоя перед зеркалом, наслаждаться собственным гордым видом?
– Я тебе ничего не сказал заранее, так как не был уверен, что это дело у меня выгорит. Но, отправляясь в Мексику, я уже раздобыл нужную информацию и целых два телефонных номера.
Неуместное вмешательство друга, которого я при этом не могу обвинить в дурных намерениях, было не единственной причиной бессонницы. Меня мучила мысль, что яд плохо спрятан. Вернувшись домой, я в первую очередь озаботился тем, чтобы убрать его подальше от Пепы. И поэтому сунул на самую верхнюю книжную полку, не подумав, что рано или поздно очередь дойдет и до выстроившихся там книг: я начну доставать их, чтобы «забыть» в городе, и тогда пакетик окажется на самом виду; да мне еще придется прикасаться к нему – без малейшего удовольствия, или он упадет на пол, и собака может его проглотить, приняв за лакомство.
Пока я лежал в постели, мне чудилось, будто вокруг в темноте кружит какое-то ядовитое насекомое. В четыре утра я не выдержал и включил ночник. Потом поспешил перепрятать злополучный пакетик. Однако новое место тоже меня не устроило. Я долго обдумывал разные варианты и наконец нашел приемлемое решение: скотчем приклеил его с обратной стороны к фотографии отца, висевшей в коридоре. Каким бы суровым человеком ни был отец при жизни, на черно-белой фотографии, которую несколько лет назад я отдал вставить в рамку, он улыбался очень доброй улыбкой. А вчера вечером мне даже показалось, что выражение его лица означало: «Ты хорошо придумал, сынок. Я пригляжу за ядом. Можешь спокойно идти по своим делам».
Весь день воображение рисовало мне самые жуткие картины. Будто я слышу громкий звонок в дверь. Странно. Я никого не ждал. Открываю дверь. Сын. Но узнать Никиту трудно: на нем надето что-то вроде сутаны или бурнуса, и все лицо покрыто татуировками в виде маленьких дубовых листиков – таких же, как тот, что прежде был у него только на лбу. И поэтому он выглядит как человек, пораженный жуткой болезнью. Никита просит воды, я иду на кухню, а он быстро крадет пакетик с цианистым калием, решив, что там кокаин. Непонятно, как он обнаружил тайник. Сын вдруг начинает торопиться и прощается, словно забыв про воду. Мало того, он сообщает: ему пора идти, так как Конгресс депутатов вот-вот назначит его председателем правительства Испании. Час спустя Никита вместе с товарищами по жилью нюхает белый порошок, и все они умирают. Вечером в мою дверь звонит полицейский. Похохатывая, он говорит, что принес мне плохие вести.
Пока мы с Пепой гуляем по парку «Кинта-де-ла-Фуэнте-дель-Берро», за несколько метров до памятника Беккеру у меня зарождается подозрение: а вдруг Хромого попросту обманули? А вдруг в двух пакетиках, привезенных из Мексики, находится обычная соль, или рафинированный сахар, или какое-нибудь другое вполне безобидное вещество? Рассеять сомнения можно одним-единственным способом – надо порошок испытать. Ничего иного мне в голову не приходит. «Ну а ты, Беккер, как думаешь?» Поэт не отвечает и по-прежнему молча стоит на своем пьедестале. А я прекрасно представляю себе наши с Хромым дурацкие рожи, когда в последний июльский вечер мы с ним принимаем якобы цианистый калий и вдруг обнаруживаем, что ожидаемого эффекта он не произвел. На лицах Беккера и трех сопровождающих его каменных персонажей я замечаю легкий, совсем легкий, знак одобрения или, пожалуй, понимания, после того как шепотом сообщаю им, что не вижу другого выхода, кроме как дать небольшую часть порошка какому-нибудь живому существу. Кто послужит мне подопытным кроликом? В качестве первого кандидата мне на ум приходит Хромой, следом за ним – Амалия, потом – теща, сын, директриса школы… И даже мама.
Я долго взвешиваю все «за» и «против», перебирая возможных и вынужденных участников эксперимента, и в конце концов решаю попробовать яд на Пепе. Это будет, во-первых, удобно, так как не придется никуда выходить из дому, а во-вторых, собака не сможет донести на меня в полицию. И я сразу представляю себе, как достаю из холодильника сыр «Тетилья», отрезаю кусочек, ножом делаю в нем углубление, надеваю резиновые перчатки и засыпаю в щель чуть-чуть порошка. Именно так я поступаю всякий раз, когда надо дать собаке лекарство от паразитов, которое периодически прописывает ветеринар. Сперва обманываю ее кусочками сыра, и она жадно их сжирает. Подкидываю сыр в воздух, Пепа ловит его и тотчас проглатывает, не успевая распробовать. Завоевав ее доверие, я наконец даю ей сыр с цианистым калием, она в мгновение ока хватает его, но то ли нюх, то ли небо, то ли инстинкт посылают ей нужный сигнал, и Пепа ядовитый сыр выплевывает. Так повторяется несколько раз. Наконец терпение мое иссякает. Тогда я силой разжимаю ей челюсти и заставляю проглотить яд. Она почти сразу же теряет равновесие, падает и умирает с открытыми глазами. А я опять приклеиваю пакетик с порошком к обратной стороне отцовской фотографии. Мне очень хочется немедленно позвонить Хромому и сообщить, что он купил качественный товар.
6.
Поздним утром Никита является за подарком. Он явно не выспался, вид у него помятый и вялый, и я решаю подшутить над ним:
– Как, разве сегодня День волхвов? Надо же, а я совсем забыл.
Ему не до шуток, он даже забыл обнять отца при встрече. Сегодня его голова кажется мне слишком маленькой по сравнению с телом, но, возможно, я стал жертвой оптического обмана. Обычно у меня складывается противоположное впечатление: я воображаю, как бедный парень живет с огромной головой на тощих плечах, которые с трудом ее удерживают.
В качестве подарка Никита вручает мне аптечный пакет с какой-то мелочью, потом, не дожидаясь моей реакции и пропуская мимо ушей слова благодарности, спешит в гостиную, где, как предполагается, волхвы дружно решили оставить ему что-то неожиданное. Он обегает взглядом комнату, но не обращает никакого внимания на Пепу, которая напрасно ждет от него ласки. Скорее всего, Никита надеется увидеть целое сооружение вроде того, что обычно готовит ему мать, – из обернутых в цветную бумагу коробок, обвязанных красивыми лентами с бантом, и к каждой пришпилена записка с изъявлениями материнской любви. Но сын уже усвоил, что у меня отсутствует вкус к подарочным ритуалам. Я знать не знаю, что ему нравится и что ему хочется получить, как не знаю размеров его одежды. Мало того, мне это безразлично. Я предпочитаю действовать наверняка – дарить ему живые деньги, и пусть потом сам покупает себе, что считает нужным.
Между делом он с простодушной бравадой велит мне не спрашивать, что ему принесли волхвы в материнском доме. Разумеется, это она посоветовала ему помалкивать. Но не проходит и пяти минут, как Никита по собственному почину перечисляет все, что получил от Амалии. Много качественных и дорогих вещей. Где же они? По дороге ко мне он зашел в свое обиталище и оставил подарки там. Догадываюсь, что неслыханная щедрость Амалии объясняется в первую очередь желанием выставить меня в неприглядном свете, то есть в роли жадного отца, который не испытывает к их общему сыну даже половины материнской любви. Неужели парень это понимает и ловко использует, чтобы давить на меня? Должен признать, что в таком случае он своей цели добился. Я собирался дать Никите двести евро, но, узнав про подарки матери, решил отстегнуть четыреста плюс сто, которые каждый год в эти числа вручаю ему от имени бабушки по случаю его дня рождения. Он прячет деньги и тут же бьет меня кулаком в бок – это его манера выразить благодарность.
