К моей радости, Пепа бесцельно носится туда-сюда, демонстрируя все такие же всплески жизненной энергии, какими отличалась в молодости. Вскоре я понял причину ее оживления. Толстый черный пес с глупой мордой после ритуала взаимного обнюхивания причинных мест пригласил ее поиграть с ним. Оба начинают носиться как сумасшедшие, преследуя воображаемую добычу. Они сталкиваются, потом, словно соревнуясь, мчатся друг за другом. Короче, вполне находят общий язык.
Да знаю я, прекрасно знаю. Местные правила велят в общественных местах, а также в частных владениях, если туда открыт доступ для публики, выгуливать собак «в ошейнике и на поводке для обеспечения безопасности граждан». Но этим воскресным утром вокруг не было ни детей, ни пешеходов, ни полицейских, и мне показалось неоправданной жестокостью запретить Пепе порезвиться на свободе со случайным приятелем.
С некрасивым, старым, пузатым приятелем, наделенным хорошим, если судить по виду и поведению, характером. Меня удивило, что он гуляет один. Но нет. Откуда-то появляется его хозяйка в шерстяной шапке и шарфе, дважды обмотанном вокруг шеи. Слишком уж она закутана для сегодняшней погоды, подумал я.
– Тони!
Надо же, пес носит мое имя! Я перевел взгляд на женщину и поначалу не узнал ее, отчасти из-за того, что нас разделяло расстояние шагов в двадцать, отчасти потому, что внимание мое привлекла ваза для фруктов, которую она держала в руках, моя ваза для фруктов, уже переставшая быть моей.
Подойдя ближе, женщина снова позвала собаку по имени, но теперь в ее голосе звучал еще и вопрос, она смотрела на меня, словно не до конца веря, что я это я.
Теперь мне удалось более внимательно вглядеться в ее черты, не слишком привлекательные, надо заметить, и сердце у меня екнуло.
– Агеда?
28.
Ни один из нас двоих и не подумал протянуть другому руку. Из робости? Думается, в первый миг как Агеду, так и меня неожиданная встреча привела в замешательство. Об этом можно было судить по ее кривой и вялой улыбке, которая наверняка в точности отражала мою собственную. Агеда стояла в паре метров от меня и не знала, как поступить и что сказать, – наверное, выжидала, как поступлю и что скажу я. Вазу Агеда прижимала рукой к животу, будто баюкая младенца, и напоминала комическую фигуру из детского театра. Я продолжал сидеть на скамейке. У меня мелькнула мысль: «Если я встану, она, пожалуй, кинется обниматься». В душе я успел пожалеть, что решил погулять в парке.
Тут Агеда вспомнила, что мы с ней не виделись двадцать семь лет. Позднее, уже возвращаясь домой, я провел свои подсчеты и убедился, что она была права. Наверное, мне было бы проще, столкнись я с ней в другое время и при других обстоятельствах, но только не так, как сейчас, не так неожиданно, когда я плохо выспался, толком не позавтракал, был в ужасном настроении и совершенно не готов к подобным встречам.
Мы проговорили минут семь-восемь и успели лишь в общих чертах что-то сообщить друг другу о себе. Как дела, где живешь, где работаешь? Такого рода вопросы, в зависимости от того, как их сформулируешь, могут прозвучать и весьма язвительно. Я отвечал неохотно и скупо, стараясь скрыть охватившее меня смятение. После очередного уклончивого ответа я спешил отфутболить тот же вопрос к ней, но с единственной целью – заставить говорить ее, а самому побольше молчать. Но Агеду наша встреча ошарашила не меньше, чем меня. Об этом можно было судить еще и по тому, как быстро мы отказались от вопросов личного плана и дружно перешли к неисчерпаемой теме погоды, которую обсуждали со словоохотливостью истинных экспертов.
За разговором я исподтишка окинул взглядом Агеду – лицо и пухлую из-за слишком теплой одежды фигуру. Фигуру я бы сравнил с обшитой тканью колонной. На ногах у нее я заметил старые ботинки.
29.
Я продолжаю думать об Агеде. Никак не могу выкинуть ее из головы. Она никогда не отличалась красотой. Зато была нежной и доброй, то есть полной противоположностью Амалии. Если бы можно было соединить характер одной с физическим обликом другой, получилась бы превосходная женщина. Природа проявила щедрость, одарив Агеду спокойным и мягким темпераментом, но почему-то пожадничала, когда дело дошло до лепки ее внешности. Такова жизнь. И сама она, разумеется, ни в чем не была виновата, если не считать манеры одеваться. В минувшее воскресенье я убедился, что ее врожденная неспособность выглядеть элегантно переросла в безнадежную небрежность. Столкнувшись с ней на улице, трудно было бы удержаться и не подать ей милостыню.
У меня даже возникло подозрение, что она уродует себя сознательно, возможно, под влиянием злой обиды на судьбу, лишившую ее привлекательности. Старый изношенный шарф, шапка, которая полностью скрывает волосы, если они у нее еще есть, и превращает голову в шар. Дикий разнобой цветов в одежде, несколько пятен на ней, о прочем упоминать не буду, потому что не хочу насмешничать… Все это составляло ее облик, в котором не было ничего, что могло бы порадовать глаз.
Пока мы разговаривали, Пепа и Тони бегали вокруг. Агеда сообщила, что это у нее третий пес за двадцать семь лет, и всем она давала кличку Тони. Мне почудилась в ее словах некая язвительность. Я не остался в долгу и поинтересовался, давно ли она взяла в привычку разгуливать по парку с фруктовой вазой в руках. Ее откровенность меня порадовала. Агеда не стала скрывать, что только что нашла вазу под забором. И добавила:
– Люди ведут себя как свиньи, разбрасывают старые вещи где попало. Там еще и тостер валялся, но у меня есть свой, и даже гораздо лучше. Если тебе нужно, я покажу, где это.
30.
Из Лиссабона мы возвращались на самолете, влюбленные как подростки. Стюардесса принесла нам напитки, и вдруг, едва мы чокнулись, Амалия шепотом, самым своим обольстительным голосом, и положив руку мне на внутреннюю сторону бедра, попросила, «чтобы я порвал всякие отношения с той некрасивой девушкой, которая ходит за тобой по пятам».
Амалия посмотрела мне в глаза, потом поцеловала в губы, не дав времени ответить. Она назвала Агеду, чье имя отказывалась произносить, «помехой для нашей любви» и заставила меня пообещать, что в ближайшие двадцать четыре часа, даже раньше, я навсегда изгоню ту из своей жизни. Я пообещал: успокойся, Агеда ничего для меня не значит, и как только я окажусь дома, даже не разувшись, позвоню ей и скажу, что мы больше никогда не увидимся. Амалия снова поцеловала меня в губы – в знак благодарности, и ее рука скользнула по моему бедру к нужному месту.
Дав обещание, я решил, что на этом разговор окончен, но позднее, уже в аэропорту, пока мы ждали наш багаж, Амалия вернулась к нему. По ее словам, она предпочла бы, чтобы я не по телефону, а напрямую объявил «этой девушке» о конце нашей с ней дружбы, для чего нужна короткая встреча.
Амалия полагала, что, если я скажу ей все в лицо, у Агеды не останется даже крошечной надежды. По моему голосу и выражению лица она уж точно поймет, что обсуждать тут нечего и мое решение бесповоротно. Поэтому, едва приехав домой, я по телефону в присутствии Амалии назначил Агеде встречу на следующий день. Когда я уже собрался выходить из дому, Амалия вызвалась довезти меня до места на машине и несколько раз попросила, чтобы я, ради бога, не разговаривал с «той девушкой» долго. Амалия тем временем будет ждать меня неподалеку.
