4.
Я считал, что они уже перебрались в Сарагосу, и, судя по всему, Рауль действительно успел перевестись туда, что объясняло, почему не он сам, а Мария Элена пришла ко мне, предварительно, разумеется, позвонив по телефону. Ведь моя квартира – не контора, где ведут прием клиентов и куда любой встречный-поперечный может явиться, когда ему вздумается.
Во время нашего телефонного разговора невестка упомянула о моем здравомыслии и моем добром сердце. А я-то всегда полагал, что они с мужем ни во что меня не ставят! После таких похвал я насторожился и решил, что зачем-то этим людям понадобился. И не ошибся. Но дело оказалось слишком серьезным, чтобы описывать его сейчас в шутливых тонах. Мария Элена заранее предупредила, что намерена просить об одолжении, которое касается в первую очередь моей племянницы Хулии. Об очень большом одолжении, подчеркнула она. Но по телефону объяснить все в подробностях трудно. И еще добавила, что это ни к чему меня не обязывает, и если я отвечу нет, обиды с их стороны не будет.
– Хорошо, приходи в девять, и мы поговорим.
– А пораньше не получится?
Голос у нее, как мне показалось, дрожал. Было бы некрасиво не пойти ей навстречу. Некрасиво и жестоко. Я согласился встретиться пораньше, хотя пришлось отменить встречу с Хромым, чему я, если честно, обрадовался, поскольку избежал обсуждения «зверского результата биопсии» (именно так он выразился по телефону), который как раз сегодня ему сообщили.
Мария Элена пришла точно в условленное время. Гостиная, где я предложил ей сесть, не выглядела, на мой взгляд, ни запущенной, ни только что приведенной в порядок. Если невестке что-то не понравилось, это ее дело. Она из вежливости согласилась на стакан газированной воды, но не выпила ни глотка. Судя по черным кругам под глазами, она много плакала и плохо спала. Глаза и сейчас были на мокром месте. Как я заметил, причесана и одета она была небрежно. Деталь немаловажная, поскольку Мария Элена, хоть и не была никогда иконой стиля, очень следила за своим внешним видом.
– Что, с Хулией совсем плохо?
– Мы уже много всего перепробовали, но ничего не помогает.
Без лишних проволочек она переходит к делу, которое ее привело ко мне, но сразу же опять повторяет то же, что сказала по телефону: если я не соглашусь на ее просьбу, она прекрасно это поймет. Потому что сама не знает, как бы повела себя на моем месте. И меньше всего хотела бы ставить меня в затруднительное положение, но как мать тяжелобольной дочери вынуждена искать решение проблемы любым способом.
Следом она достает из сумки рекламный проспект на английском языке, который получила от онколога в университетской клинике Пуэрта-де-Йерро – Махадаонда. Имени врача я не запомнил. Там описывалась новейшая протонная терапия, которую используют для лечения неоперабельных опухолей или тех, которые оперировать трудно. Этот метод вроде бы дал положительные результаты в более чем двухстах тысячах случаев по всему миру. В подтверждение этого Мария Элена указала мне на абзац в проспекте, где приводились цифры. Я внимательно слушаю, хотя, если честно, не могу понять, куда она клонит. Каждое ее слово ледяными градинами впивается мне в мозг: протонная терапия, другой тип лучей, прицельное поражение опухоли, менее тяжелые побочные эффекты, процедура длится примерно двадцать пять минут, но само облучение – всего минуту. Я стараюсь хоть какие-то сведения задержать в памяти. Полчаса назад, прежде чем сесть за эти записки, я пошарил по интернету и кое-что для себя прояснил. Мария Элена рассказывает, что университетская клиника в Наварре строит рядом с шоссе, ведущим в аэропорт, корпус протонной терапии, который скоро начнет действовать. Но Хулия ждать не может. Онколог советует как можно скорее оформить бумаги для лечения за границей, в Центре протонной терапии, расположенном в немецком городе Эссене. Мысль кажется мне хорошей, о чем я и говорю. Однако по-прежнему не могу понять, при чем тут я.
– А что требуется от меня?
Моя невестка, словно именно этого вопроса и ждала, чтобы выплеснуть наружу свое горе, зарыдала, уподобившись Деве Марии скорбящей и закрыв лицо руками. Она плачет, издавая слегка влажные звуки, но не бьет на эффект. Я смотрю на нее с сочувствием. Неужели у меня и вправду доброе сердце, как она сказала днем по телефону? Я слегка похлопываю ее по плечу – мягко, стараясь успокоить, и Мария Элена сдавленным голосом спрашивает, нет ли у меня бумажного платка. Я ищу, но не нахожу и в конце концов протягиваю ей рулон бумажных полотенец.
Немного придя в себя, она объясняет, какого одолжения у меня просит. Речь идет о причитающейся мне доле материнского наследства. На эту сумму, по ее словам, я еще вряд ли привык рассчитывать, ведя свои денежные дела, поэтому не так остро буду ощущать ее потерю. Я начинаю нервничать, и вдруг в голову мне закрадывается мысль, что ее недавние рыдания были всего лишь ловко разыгранным спектаклем. Я сурово смотрю ей в глаза, давая понять, что не стоит считать меня полным идиотом. По их прикидке, объясняет Мария Элена, того, что оставила нам с братом мама, хватит на оплату лечения Хулии в Германии, а также на ее пребывание там с матерью. Потом добавляет: эта идея пришла в голову именно ей самой.
Остается еще приличная часть суммы, изначально предназначенной на покрытие расходов, связанных с пансионатом для престарелых. Разумеется, продолжает Мария Элена, словно давая мне гарантии их порядочности, они сначала начнут расходовать деньги, доставшиеся Раулю, и только если их не хватит, воспользуются моими. Иначе говоря, возможно, мою часть наследства трогать и не придется, и тогда они все мне вернут. Но заранее ничего сказать нельзя, поскольку неизвестно, сколько времени им надо будет провести в Германии. В любом случае, имея некую дополнительную сумму, они решились бы туда поехать. Просить кредит в банке сейчас, когда она ушла с работы, а Рауль станет получать меньше в филиале своей фирмы, кажется им делом рискованным, но они пойдут и на это, если не будет другого выхода. Потом она снова нудно повторяет, что я не должен чувствовать себя обязанным им помогать. Я обрываю ее:
– Ты говоришь это уже в третий раз.
Она смотрит выжидающе. Речь идет о сумме, равной примерно тридцати тысячам евро. О нешуточной сумме. Я отвечаю, что ее просьба застала меня врасплох. Понятно, что вопрос не терпит отлагательств, но мне нужно какое-то время, чтобы все обдумать. Она быстро говорит, что понимает это.
– Что ты понимаешь?
– Что у тебя есть сын и, наверное, много своих расходов. Но мы, как только сможем, вернем тебе деньги.
Я хотел бы выложить ей правду: мои колебания связаны вовсе не с Никитой и не с теми счетами, которые я получаю, как и все вокруг, а с подозрением, что они с Раулем замыслили меня облапошить.
И тут мне в голову приходит спасительная мысль:
– Сейчас я должен вывести собаку. Позвони, если можно, через час, когда я вернусь. И я дам тебе ответ.
Шагая по улице в Пепой, я прикидываю, что мог бы сделать до 31 июля с этими деньгами. Вариантов много: посетить перед смертью Австралию, проиграть их в казино Лас-Вегаса, ошеломить неслыханной подачкой первого же нищего, встреченного на улице, поселиться на каком-нибудь острове в Тихом океане и принять цианистый калий под пальмой, любуясь закатом… Если я оставлю эту сумму Никите вместе с другими своими сбережениями, он сразу же промотает деньги невесть на что или положит в общую коробку, куда он и его друзья кладут часть заработков, чтобы когда-нибудь открыть бар. Не исключаю, что его приятели не упустят случая потратить все на свои непотребные забавы и устроят себе фантастические каникулы за счет моего дурачка.
