Мне в глубине души было наплевать, поддает она или нет. Сама же и страдала потом якобы от мигреней. Папа ведь тоже пил. Да и я выпивал со своими друзьями. В шестнадцать лет порой кажется, что выпивка – необходимое условие для перехода во взрослый мир.
Единственным членом нашей семьи, не пробовавшим тогда спиртного, был придурок Раулито. В те дни, когда он открыл мне мамину тайну, я с издевкой заявил брату, что он еще долго не станет мужчиной, если вообще когда-нибудь станет. И даже намекнул (не в первый раз), будто все указывает на то, что быть ему педиком. Я с таким пылом доказывал это, что довел Раулито до слез.
13.
Одна мысль не давала мне уснуть: «А если этот козел просто решил поссорить меня с мамой? Брат ведь все-таки не полный кретин. В некоторых вещах он, конечно, умом не блещет, но иногда действует достаточно ловко». Я лежал в темноте и не мог выкинуть из головы две бутылки бренди, стоявшие в тазу, и представлял себе, как мама пьет из горлышка, словно какой-нибудь алкаш, который не может остановиться, потому что организм требует все новые и новые дозы спиртного.
А вдруг Раулито привел меня в чулан с какой-то хитрой целью? А вдруг это он сам и спрятал бутылки в таз? Чем больше я думал, тем более правдоподобной казалась мне эта версия. Что получается? Я вижу две бутылки бренди, одна из них почти пустая, и, не ища новых доказательств, делаю вывод, что наша мама – алкоголичка. Меня это должно возмутить, и я в любом случае начну отдаляться от нее, избегать и таким образом, не просчитав последствий своего поведения, уступлю маму целиком и полностью жирному братцу. Может, именно на это он и рассчитывает? На это и надеется?
В итоге я рассудил так: чтобы покончить с сомнениями, нет ничего надежнее, чем начать собственное расследование. На следующий день, вернувшись из школы, я проверил бутылки – они были в том же состоянии, что и ночью: одна закупоренная, другая с остатками бренди. В доме никого не было. Папа и мама еще не пришли с работы, Раулито – из школы. Поэтому я мог пошарить в свое удовольствие – на полках и в ящиках, внутри шкафов, на шкафах и под ними, но не нашел ничего, что подтверждало бы мамино увлечение спиртным.
Думаю, она удивилась, когда вечером, после обычной гулянки с друзьями, я вдруг кинулся обнимать ее и звонко расцеловал в обе щеки. Это я-то, которого она считала черствым и холодным. В чем не раз меня упрекала, считая Раулито – к моей сильной досаде – образцом ласкового сына. Не стану отрицать: мне было приятно, что ей хочется видеть старшего более отзывчивым и она переживает из-за этого. Я был рад убедиться, что мама понимает разницу между моими редкими – и потому особенно ценными, скажем так, золотыми – знаками внимания и теми, которыми щедро осыпал ее Раулито – дешевыми, то есть медными.
Правда, фальшивый взрыв чувств с моей стороны позволил мне еще и принюхаться к ее дыханию. Никакого запаха бренди я не учуял, как и вообще запаха алкоголя. Мне сразу расхотелось играть в такие игры, изображая из себя сыщика, и я признался маме, что Раулито нашел в чулане пустые бутылки и утверждал, что она втихаря попивает. Когда я выпалил это, на лице у нее не осталось ни одного мускула, который не напрягся бы от гнева. Казалось, глаза ее как-то сразу разучились моргать. Она громко закричала, призывая Раулито на кухню. А так как он ответил из нашей комнаты, что готовит уроки, мама грозно повторила:
– Немедленно иди сюда!
Раулито вошел и спросил, что за беда тут у нас случилась. Мама встала перед ним:
– А ну снимай очки!
Она приказала это до странности спокойным голосом, словно в мгновение ока забыла о ярости, сжигавшей ее изнутри. И как только он выполнил приказ, мама – хрясь! – врезала ему по лицу с такой силой, что голова его резко повернулась на сто восемьдесят градусов.
14.
Один мой приятель по факультету – а до этого мы учились с ним в одном классе – закрутил роман с девицей, учившейся курсом старше. Она снимала квартиру вместе с другими студентками на улице Понсано, и после занятий я, случалось, шел с ними до площади Куатро Каминос, где прощался со своими спутниками и спускался в метро.
Дело было в конце октября 1980 года, вскоре после моего поступления в университет. Мы втроем шагали по улице Сан Франсиско де Салес, и тут я ненароком бросил взгляд на противоположный тротуар и узнал женщину в плаще. Это была мама. Она шла быстрым шагом, опустив повязанную платком голову и внимательно глядя на асфальт перед собой, словно желала проверить, куда ступает. Сперва я усомнился, что это действительно она, в первую очередь потому, что до нашего дома отсюда было слишком далеко и ей вроде бы совершенно нечего было здесь делать. Я собрался окликнуть ее или хотя бы махнуть ей рукой, хотя на широкой улице с сильным движением пришлось бы кричать во все горло, чтобы мама меня услышала. И я все равно закричал бы, но передумал, заметив толстого подростка, который шагал, стараясь держаться поближе к стенам домов, – метров за восемьдесят или сто от мамы. Это был мой брат, по собственной инициативе опять взявший на себя роль сыщика. И тут же мое недавнее радостное изумление обернулось ревнивой злобой.
Я счел неуместным объяснять своим друзьям, что половина моей семьи шагала по противоположному тротуару: впереди быстро шла непонятно куда мама, а за ней – мой брат, вообразивший себя тайным агентом. Я продолжал вести себя как ни в чем не бывало и болтал с приятелем и его девушкой, пока мы не оказались рядом с метро Куатро Каминос. Тут за нашей спиной зазвучала сирена скорой помощи, и я оглянулся. Но увидел только брата.
15.
Ужин у нас дома протекал как обычно, то есть каждый был поглощен своими мыслями, а папа еще не вернулся. Мы жевали и пили в тишине, прерываемой лишь звяканьем ложек по тарелкам и фразами типа: «Передай, пожалуйста, соль», «Это свежий хлеб или вчерашний?» Отец пришел с выражением усталости на лице и с «залитыми бельмами», от ужина он отказался. Раулито сидел в нашей комнате, читал или зубрил уроки, а может, мастурбировал, уставившись в порнографический журнал, который прятал в хорошо известном мне месте. Мы с мамой, устроившись на диване в гостиной, смотрели фильм по телевизору. Помню, она обычно застилала диван покрывалом, чтобы он не пачкался и не вытирался. Папа что-то такое сказал про главного актера, а так как мы никак не отреагировали, ворчливо попрощался и отправился спать.
Когда фильм закончился, мама выключила телевизор, но с места не двинулась. Возможно, в кладовке, но уже в каком-то новом месте она прятала бутылку. Я пожелал ей доброй ночи и ушел к себе. Как только мы погасили свет и легли, я сказал брату, что видел, как он шпионил за мамой. Раулито с ходу стал все отрицать. Я привел неоспоримые доказательства. Он все равно не сознавался.
– Ты шел за ней следом по бульвару Сан Франсиско де Салес. Можешь вообразить, как мне хотелось вмазать тебе по роже.
На самом деле жирный несколько месяцев назад получил хороший урок после истории с бутылками в чулане. И теперь, надо думать, меньше всего хотел делиться со мной какими-нибудь секретами и открытиями. Поэтому, собравшись с духом, он заявил, что не считает нужным держать меня в курсе своей личной жизни, а я в ответ пообещал рассказать маме, как он шпионил за ней на улице – и, скорее всего, не в первый раз. Представь, что будет, если об этом узнает еще и папа. Ты уже написал завещание?
