Сараб ждал жену у выхода с паспортного контроля. Он целомудренно пожал ей руку и спросил:
— Как съездила?
— Хорошо, — ответила Кулвиндер. — Там родина.
Эти слова наполнили сердце женщины печалью. Во время поездки Майя занимала больше места в ее мыслях, чем она надеялась. Кулвиндер посещала храмы и ставила свечи за дочь и за правду о ее смерти. Посреди свадебной церемонии дальних родственников она ушла, держась за бок, чтобы люди думали, что бедной женщине стало плохо; на самом же деле ей было невыносимо больно смотреть на жениха и невесту, совершающих торжественный обход священной книги.
Лондон ничуть не изменился. Ветер хлестал Кулвиндер по лицу, опрыскивал ей волосы моросью. Она накинула на голову шаль и последовала за мужем к машине. Однообразные городские предместья по-прежнему имели унылый вид: стены, покрытые завитушками граффити, чешуйчатые крыши домов, залитые светом просторные автозаправки.
— Ты голодна? — осведомился Сараб на подъезде к Саутоллу.
— Перекусила немного в самолете.
— Если хочешь, можем куда-нибудь заехать.
Этим муж намекал, что сам еще не обедал. Кулвиндер подсчитала, сколько ужинов она оставила для него. Их должно было хватить на все время ее отсутствия, включая сегодняшний вечер.
— Может, в «Макдоналдс»? — предложил он и, не услышав ничего в ответ, заехал на парковку.
Кулвиндер представила, как он сидел тут каждый вечер: заказывал свой обычный набор — филе-о-фиш и чикен мак-наггетс — и медленно жевал, чтобы скоротать время. Дома в морозилке ее поджидают приготовленные для Сараба блюда, и следующие несколько недель она будет размораживать их на ужин. Так происходило всякий раз, когда Кулвиндер уезжала без мужа. Как ни странно, это успокаивало ее. Если Сараб не может без нее есть домашнюю еду, значит, он по ней скучает, хотя не способен выразить это чувство словами. А еще это значит, что он выживет и без нее.
— Давай посидим внутри, — произнесла Кулвиндер. — Не люблю есть в машине на ходу.
Сараб согласился. Они припарковались, вошли в «Макдоналдс» и заняли отдельный стол в углу, рядом с окном. В ресторане, оккупированном подростками, стоял гам; был вечер пятницы. Краем глаза Кулвиндер заметила несколько пенджабских девушек, но она слишком устала после перелета, чтобы попытаться определить, чьи это дочери.
— Твой кружок теперь пользуется большой популярностью, — сообщил Сараб. — На днях я был в храме и видел, как в досуговый центр заходили какие-то женщины.
— Что за женщины? — спросила Кулвиндер. В Индии проблемы с Никки стали такими же далекими, как и сам Лондон.
— Не знаю, кто именно, — ответил муж. — На днях я столкнулся в лангаре с Гуртаджем Сингхом. Он спросил меня, чему учат на этих занятиях. Я ответил, что Никки учит женщин читать и писать. «И все?» — удивился он.
— Он что-то заподозрил? — Кулвиндер вспомнила записку, оставленную Никки на пороге Тарампал. Она так и не поняла, почему Никки извинялась. Но если коллектив кружка увеличился, Гуртадж Сингх должен счесть инициативу Кулвиндер успешной.
— Похоже, он под впечатлением, — заметил Сараб.
Поужинав, супруги вернулись домой. В доме витал знакомый и в то же время чужой запах. Кулвиндер вдохнула его и тотчас ощутила невидимый удар под дых. «Наша дочь мертва». Она повернулась к Сарабу, желая встретиться с ним взглядом, но лицо мужчины было мрачно. Он прошел мимо жены в гостиную, и через несколько секунд оттуда донеслись позывные пенджабской новостной программы, заглушившие тишину.
Кулвиндер прислонила чемодан к нижней ступеньке лестницы — позже Сараб занесет его наверх, а потом опять спустится в гостиную и заснет перед телевизором, — поднялась по лестнице в свою комнату и попыталась расстегнуть молнию на камизе. Когда она отвела руку назад, плечо пронзила острая боль, но попросить помощи у Сараба женщина не решилась. Вдруг он сочтет это за приглашение к интимной близости? Или того хуже — не сочтет? Кулвиндер отогнала от себя эти мысли. Ей удалось поймать бегунок и мало-помалу дотянуть его донизу. А потом она отправилась в ванную — как обычно, мимо комнаты Майи.
Дверь была распахнута. Когда-то здесь находилось всё то, что в глазах Кулвиндер олицетворяло западный образ жизни, — священное вместилище многообразной ненавистной дряни. После переезда Майи к супругу оно было опустошено: груды журналов сдали на переработку, дюжина сумочек, висевших на крючке у двери, отправилась в мусорный бак, туфли на высоких каблуках, губная помада, билеты на концерты, романы оказались в запечатанных коробках. Кулвиндер не помнила, чтобы оставляла дверь в эту комнату открытой. Должно быть, Сараб заходил туда в ее отсутствие.
Простит ли он когда-нибудь Кулвиндер? Временами ей хотелось нарушить молчание криком: «Это ведь я виновата, правда?» Это она поставила перед Майей немыслимый выбор. Это она устроила ее брак, полагая, что дочери несказанно повезло найти заинтересованного и перспективного жениха. К тому же он жил через дорогу — всегда можно было присмотреть за Майей, наставить ее на путь истинный! Но когда дочь однажды явилась домой и объявила, что разводится и возвращается в семью, Кулвиндер сказала: «Не беспокой меня больше». В самые тяжелые минуты ей казалось, что окружающие правы: смерть Майи не представляет собой никакой загадки. Молодая женщина свела счеты с жизнью, потому что ее выгнала мать.
Кулвиндер покосилась на окно, увидела призрачные складки портьер в гостиной Тарампал. И отвернулась. Стрелы раскаяния пронзали ее одна за другой. На свадьбе Тарампал стиснула Джагги в объятиях и слишком уж долго не отпускала. На лицо Майи набежало облачко испуга. Сараб метнул в Кулвиндер вопросительный взгляд. Но по пути домой она отмела все опасения и сомнения: «Наша дочь теперь замужем. И будет счастлива».
* * *
«Если вам звонит мужчина, всегда говорите: „О, привет. Я только что из душа“. Эти слова проецируют в сознание представителя противоположного пола мгновенный зрительный образ». Такова была единственная рекомендация, которую запомнила Никки из статьи о флирте, опубликованной в одном из женских журналов, которые выписывала Минди. Наконец-то этот совет пригодится: девушка была в ванной, когда из спальни донеслись трели телефонной мелодии, которую Никки установила на звонки Джейсона. Она разволновалась и, разозлившись на себя за это, напомнила себе, что надо держаться отчужденно. «Отчужденно, — мысленно твердила она, перезванивая ему. — Спокойно. Непринужденно. Я не сижу над телефоном, ожидая звонка».
— Привет, Никки, — раздался в трубке голоса Джейсона.
— Эй, приятель, в чем дело? Я принимала душ, — выпалила Никки.
— Круто.
— Я имею в виду, что была в душе, когда ты звонил.
— Ой. Ясно. Извини, что помешал.
— Нет, все нормально. Я уже выходила… Ладно, проехали. Как поживаешь?
— Ничего. Сплошной дурдом.
— На работе? — уточнила Никки.
