— Вы понимаете, что эти рассказы творят с нашей общиной? Они уничтожают ее, — прошипел Акаш. — Если я сделаю копии, их прочитают еще больше людей!
— Я ничего не уничтожаю, — проговорила Кулвиндер, наконец осознав правду. — Это вы и ваша узколобая банда головорезов хотите все разрушить.
Именно так «Братья» и вербовали новых адептов, догадалась она. Всего несколько месяцев назад этот паренек был робок, как заяц. Кулвиндер вспомнила, как Мунна Каур рассказывала, что уговорила сына найти работу на полставки и попрактиковаться в общении с незнакомыми людьми. «Ведь ни одна девушка не захочет выйти за парня, который не уверен в себе», — пояснила она. Теперь Акаш обрел уверенность в себе — более того, он заливал ею все вокруг, словно кипящей смолой.
В магазин вошел еще один клиент. Кулвиндер на мгновение задумалась: не поднять ли такой шум, что парню придется подчиниться ради сохранения спокойной рабочей атмосферы. Но это не имело никакого смысла. Повернувшись к стеклянной двери, Кулвиндер поймала отражение лица Акаша. Взгляд молокососа был полон ненависти. Она вознесла быструю молитву за сына Мунны Каур. «Пусть он найдет равновесие и умеренность во всем; пусть прислушивается к себе, а не к шуму, издаваемому окружающими». Шум. Ничего другого «Братья» не создавали. Они орали и топали на весь Саутолл, но после того, что Кулвиндер пережила вместе с вдовами, спасая Никки, «Братья» ее не пугали. Женщина заметила, что теперь их стало меньше на Бродвее, а перед тем, в храме, видела, что один из них, как истинный сикх, прислуживает в лангаре, а не следит, как прежде, за женщинами на кухне. «Теперь они нас побаиваются», — заметила Манджит. Но разве «Братья» и раньше не боялись? Ныне же они ощутили всю силу женского могущества. «Теперь нас больше уважают», — поправила ее Кулвиндер. Манджит кивнула и похлопала приятельницу по руке.
Выйдя на улицу, Кулвиндер достала мобильник и пролистала список контактов, остановившись на Никки.
— Привет, — сказала Никки.
— Говорит Кулвиндер.
Последовала пауза.
— Сат шри акал, Кулвиндер.
— Сат шри акал, — ответила Кулвиндер. — Как ты себя чувствуешь?
— Я… ну, нормально, — послышался нервный смешок. — А вы?
— Я тоже нормально. Ты вернулась домой?
— Да. Давно, несколько дней назад.
— Некоторое время поживешь у мамы?
— Наверное. Я не могу вернуться в старую квартиру.
— Много вещей сгорело?
— Ничего ценного. Самое главное, я сама жива — благодаря вам. Я обязана вам жизнью, Кулвиндер. Вообще-то я хотела позвонить вам раньше, но не знала, что говорить: «спасибо» или «извините».
— Тебе не нужно извиняться.
— Нужно. Я обманула вас, заставила думать, что учу этих женщин читать и писать. Мне очень стыдно.
Кулвиндер замялась. Хотя она позвонила Никки не затем, чтобы напрашиваться на извинения, ей было приятно их услышать.
— Да уж ладно, кто старое помянет… — ответила она, довольная тем, что сумела воспроизвести эту поговорку на английском.
— Весьма великодушно с вашей стороны.
— Это точно. Если бы ты прилежно учила женщин писать, они бы не насочиняли таких историй, — заявила Кулвиндер, думая про себя: «Какая это была бы потеря» и жалея, что не сумела всучить рассказы пареньку-копировальщику. — Я кое-что прочла, — добавила она.
— И что вы думаете?
Кулвиндер услышала тревогу в голосе Никки.
— Я ведь спасла тебя из горящего здания, — сказала Кулвиндер. — Они мне очень понравились.
Никки непринужденно расхохоталась — совсем как Майя. «Не скаль зубы, — обрывала когда-то Кулвиндер свою дочь-подростка. — Мужчины решат, что ты зазываешь их повеселиться». Такими словами еще в юности предостерегала ее мать. Теперь же Кулвиндер сама расхохоталась вместе с Никки; их дружный, радостный смех принес ей удивительное облегчение.
— Мне хочется, чтобы эти истории разошлись по всей общине, — сказала Кулвиндер. — Не только среди вдов, знающих про наши занятия.
— Мне тоже.
— Я пыталась размножить их здесь, в Саутолле, но парень из копировальной мастерской отказался принять у меня заказ. Есть ли поблизости место, где можно сделать копии? Я заплачу из своего кармана. И переплет сделаем. Может, найдем кого-нибудь, кто нарисует обложку?
— Вы уверены? Это может навлечь на вас еще больше неприятностей, — ответила Никки. Кулвиндер была удивлена и тронута заботой, звучавшей в голосе девушки.
— Уверена, — ответила она.
* * *
Кулвиндер вернулась домой, все также крепко прижимая папку к груди. Динеша в саду уже не было, а столб с почтовым ящиком был вытащен из земли и аккуратно положен на газон.
— Куда же почтальон будет опускать письма? — спросила она мужа.
— Это всего на один день. Динеш завтра вернется. — Сараб покосился на папку. — И что ты с ними сделала?
— Увидишь.
Краем глаза Кулвиндер снова заметила тень в доме Тарампал.
— Там кто-нибудь есть? — спросила она Сараба, кивнув в сторону здания напротив. — Я все время замечаю там какое-то движение.
— Туда приходили полицейские, ведущие расследование. Наверное, их ты и видела.
Но фигура за окном передвигалась почти незаметно, словно мимолетное видение. Кулвиндер не верила в призраки, но на мгновение ей почудилось, будто по дому бродит дух, желающий освободиться.
— Все меняется, — сказала она вчера за ужином. Сараб кивнул. Он решил, что жена имеет в виду смену времен года. Кулвиндер не уточнила. С каждым днем становилось теплее. Скоро до девяти вечера будет светло, и ранними вечерами уже сейчас слышно, как носятся по улицам ребятишки. Когда матери звали их домой, Кулвиндер мысленно умоляла женщин дать детям еще немного порезвиться. Весь мир манит их своими упоительными удовольствиями. Всего за пять минут они могут добраться до конца улицы и увидеть автобусы до Хаммерсмита и поезда до Паддингтонского вокзала. Потом они вернутся домой, но будут мысленно прокладывать маршруты, которые в один прекрасный день увлекут их за собой в этот огромный, великолепный город. Кулвиндер положила папку на кофейный столик и направилась к двери.
— Куда ты? — крикнул Сараб, но Кулвиндер не ответила. Она перешла улицу и зашагала по подъездной дорожке к дому Тарампал. Выглянувшее солнце залило белые домики недолгим, но щедрым светом. Кулвиндер заглянула в окно. Она чувствовала на себе взгляды соседей, практически слышала, как они перешептываются, спрашивая друг у друга, что она там рассматривает.
Сквозь узкую щель между занавесками Кулвиндер видела только прихожую и лестницу. Видение в окне оказалось обманом зрения: солнце то появлялось, то исчезало, не вполне понимая, где его законное место в этом зыбком межсезонье. Кулвиндер охватило чувство облегчения, словно многодневная лихорадка наконец оставила ее. Она поцеловала кончики пальцев и прижала их к стеклу.
