Гиены сверкали глазами из зарослей. В янтарных радужках посреди бездонной пустоты плясали огоньки костра.
Две пары глаз.
Пять.
Семь.
Из темноты выросли восемь слюнявых гиен, с коростой и пятнами засохшей крови на шкурах. Что Лонштейн дал, то и взял – в знак почтения к первому Гильгамешу, потрясенному смертью Энкиду.
– Родни! – воскликнул Керри, не слушая голос в ухе.
Гиены хлынули со всех сторон потоком скрежещущих зубов и меха.
Родни, верный до конца, вскочил на ноги и принялся размахивать огромным рогом. Он расколол череп одному зверю, хмыкнув: «Упс!» Другого с шуточками подбросил в воздух:
– И это все, на что ты способен? Из тебя боец как из розового фламинго!
Две гиены, приняв вызов, запрыгнули Родни на шею. Они царапали ему глаза, кусали за уши. Керри во все стороны размахивал клюшкой для гольфа, стараясь отогнать хищников, но их только прибывало. Они наскакивали на Родни, впивались клыками в его мягкий живот, разрывали кишки. Кровь брызгала в свете костра. Керри рыдал, взывал к судьбе и к диспетчерской.
– Что, б, происходит? Это уже слишком!
Лэнни Лонштейн упивался собственной гениальностью. Он знал, что в финальной сцене Джиму будет страшно, но сейчас, затаив дыхание, наблюдал, как тот борется за жизнь, поверив в реальность происходящего. Что бы он ни делал, но нарратив требует одного: Родни погибнет, а Джим останется в живых, но уже никогда не будет прежним.
– Меня! Возьми меня! – закричал Керри так искренне, что никто не посчитал бы банальностью эту придуманную на ходу реплику.
Цифровые движки почуяли приближающуюся кульминацию.
– Продолжайте, – Лонштейн поручил программистам выпустить тринадцатого зверя и на этом завершить сцену.
Жуткое гигантское чудовище внезапно выскочило из-за спины. Королева гиен – не клыки, а ножи для стейка, демонический взгляд, реалистичный настолько, что Керри намочил комбинезон. Гиены пировали на бедном Родни, и чем громче они гоготали, тем сильнее нарастала печаль, пока наконец не хлынула, как разлившаяся в паводке река, на руины, отделяющие переживания в павильоне и мир за его пределами.
Гиены постепенно исчезли.
Носорожья форма Родни лежала в траве, истекая кровью. Дыхание участилось, взгляд больших выпученных глаз изо всех сил цеплялся за жизнь.
– Родни, – прошептал Керри, поглаживая кусок пенопласта, который считал телом своего друга.
Звуки собственного голоса вернули его на много лет назад, в палату больницы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, где лежал Дэнджерфилд, жадно глотая воздух так же, как и сейчас. Керри наклонился и подарил другу последнюю шутку:
– Не волнуйся, Родни, я расскажу всем, что ты и в самом деле гей. Общество больше не осуждает такие вещи.
Аппараты загудели, прибежал медперсонал. Дэнджерфилд зашевелил губами: хотел что-то сказать, но не смог.
Носорог Родни сомкнул веки.
Его туловище растворилось.
Звуковая дорожка постепенно затухла.
Шелест травы исчез, остался лишь чистый гул кондиционера.
– Где Родни? – возмутился Керри. – Верните его.
– Нельзя. – В ухе прозвучал голос, похожий на собственный.
– Верните его, или я не буду сниматься.
– Он умер, – холодно отчеканил голос.
– Верни Родни!
– На этом все, – сказал Лонштейн. – Огромная потеря.
– Не-е-т!
– Джим, это гениально.
– Я требую вернуть Родни.
– Он ушел, – повторил голос в ухе. – Он не вернется.
– Тогда я тоже ухожу.
Керри потянул за камеры на шлеме, по сто тысяч долларов за прототип. Отодрав, он бросил их на землю, растоптал на мелкие кусочки, прыгая по пластиковому мусору и проводке, как ребенок по замку лего.
– Верните Родни. – Керри постучал по очкам. – Я хочу его увидеть.
Стук отразился на других камерах.
– Эти я тоже испорчу!
Камеры зажужжали совсем рядом.
– Я тебе не обезьяна, – произнес голос в наушнике откуда-то из глубины, настолько пугающий своей правдой, что Керри изменил фразу. – Я не марионетка!
– Держи себя в руках, – сказал другой голос, принадлежащий Элу Спилману II.
– У меня все под контролем.
– Ты ведешь себя как псих.
Зря он подлил масла в огонь.
Керри вскочил и потянулся к камерам оснастки, кластерной технологии стоимостью десять миллионов долларов, защищенной законом больше, чем он сам.
Двери павильона распахнулись.
Вошли Винк и Эл, Лэнни и Лала, а за ними Сэтчел Леблан с шампанским в хрустальных бокалах на серебряном подносе.
– Что, б, происходит?
– Поднимем за тебя бокалы.
– Почему?
– Хороший улов, – объяснил Лонштейн. – Мало кому удавалось загрузить так много и так быстро. Инженеры получили все необходимое для бегемотов. И для всех сиквелов.
– Сиквелов?
– Если вы согласитесь.
– С какой стати я должен соглашаться?
– Потому что квантовые компьютеры – это чума! – сказал Лонштейн с жалкой попыткой изобразить пируэт Маски.
– Офигеть, – пробормотал Керри.
– И потому, что мы сможем направлять вас, – сказала Лала. – Этот фильм только начало, нас ждет еще множество проектов.
– Я не хочу, чтобы меня направляли.
– Джимми, выбор – это иллюзия, – сказал Винк. – Все и так уже ясно. Это предложение, возможно, самый правильный выбор в жизни. Он обеспечит тебе вечное процветание. Будешь первым актером, свободным от пут времени.
– Искусственный интеллект принимает лучшие решения, чем тысяча гениев в аналитическом центре, – сказал Эл. – А счастье и успех? Все сводится к принятию решений.
– Texas Pacific Group хочет вам помочь, – сказала Лала. – Мы направим ваш бренд туда, где он будет регулярно приносить доход.
Павильон вдруг заполнился образами потенциального Джима Керри, навечно тридцатипятилетнего, гораздо более счастливого, свежего и привлекательного, чем настоящий Джим Керри. Он изумленно смотрел на свои цифровые сущности. Вот он плавает на яхте около Нантакета с Опрой, Томом Хэнксом и Обамами. Все они молоды, все смеются над шуткой, которую он только что отпустил. Играет в сенсорный футбол с молодыми Бобби и Джеком Кеннеди в Хианнисе, забивает гол «ножницами» в финале Кубка мира, плавает с косатками у Мауи, главная самка выпрыгивает из воды и парит над его головой. Керри протягивает руку и гладит ее нежное брюхо, как в «Освободите Вилли». Последний образ затмил собой остальные: павильон стал Афинами, терраса горной виллы выходит на идеально восстановленный Парфенон. Керри увидел свое параллельное «я» в свободно ниспадающей тоге. Лучи древнего солнца из его подтянутого живота сияют мощью тысяч энергетических сфер Атлантиды.
