– Некоторые из этих парней вообще не жесткие типы, они же не уличные парни, они, черт возьми, музыканты, – продолжает он. – Они могли оказаться в ситуации, когда кто-то мог что-то сказать или сделать и им стало бы немного страшно.
– И когда музыканты оказывались в таких ситуациях с Шугом – это не потому, что Шуг такой страшный, а потому, что они – музыканты? – спрашиваю я. – А он был немного…
– Немного агрессивнее. А они могли не знать, как с этим справляться.
Глава 4
Студийные гангстеры
Если свернуть на автостраду Кросс-Бронкс и проехать по ней два часа на запад, через мост Джорджа Вашингтона (туда, где небоскребы Нью-Йорка уступают место благоухающим болотам Нью-Джерси, а затем холмам Пенсильвании), возможно, вам удастся познакомиться с женщиной, которой мир хип-хопа по-настоящему обязан (правда, это не так очевидно: легче проследить связь между Робертом Мозесом и жанром). Эту женщину зовут Волетта Уоллес.
Мать Ноториуса Би Ай Джи (Бигги), последовательница Свидетелей Иеговы, живет в доме на вершине холма в горах Поконо. Однажды поздним летом я приезжаю познакомиться с ней. Она проводит меня через ярко-оранжевую кухню в гостиную, заставленную растениями – живыми и искусственными. На полу лежит плюшевый ковер изумрудного цвета. Зеленые стены сплошь увешаны изображениями ее сына, на которых он часто строит из себя мафиози: вот портрет в профиль c натянутой до самых бровей федорой; вот крупный план – Бигги в темных очках дымит сигарой; а вот он же в костюме в тонкую полоску и с тростью. Последний снимок сделан на церемонии вручения наград VH1 Hip-Hop Honors – Волетта не то чтобы знает, что это такое.
«Я не имела ни малейшего представления о рэпе, – она раскатывает слова с сильным ямайским акцентом. – Мне казалось, что это просто дети шумят… [Мой сын был] в своей комнате с друзьями, а я услышу что-нибудь и кричу на них: „А ну хватит шуметь!“ Они, наверное, смеялись надо мной»
[274].
Элегантная и жизнерадостная, в белом платье и пушистых тапочках, Волетта выглядит на пятьдесят с небольшим, хотя она на десять лет старше. Она говорит медленно и решительно, произнося каждый слог так, словно смакует кусочек филе-миньона. Когда сообщает что-то особенно важное, она – как истинно верующий человек – дает словам повиснуть в воздухе.
Волетту не особо волнует хип-хоп, но становится ясно, откуда ее сын перенял любовь к декламациям. Впервые она это осознала, когда в восемнадцать лет он заявил, что подписал контракт на запись альбома. «Он рассказывает мне про этого Паффи, – объясняет она, – про всех этих людей, о которых я до того ни разу не слышала. Меня это возмущает… Они подбивают его делать музыку, а он не умеет петь». Но Бигги переполняла решимость убедить ее в том, что он нашел призвание.
– Мам, ты видишь, что я хочу заниматься музыкой? – спрашивал он.
– Что ты понимаешь в музыке, – отвечала она сыну. – Ты даже петь не умеешь.
– Мам, я не пою. Я читаю рэп.
– И думать забудь, не хочу ничего слышать об этом!
– Ма, я собираюсь заниматься музыкальным бизнесом… Ты же хочешь, чтобы я стал порядочным гражданином и жил хорошо?
– Конечно, хочу. Какая мать не хочет?
– Ты же хочешь, чтобы я преуспел в чем-то, чем бы ты гордилась. Вот я этим и занимаюсь.
Волетта улыбается. «Он так серьезно относился к этому, – вспоминает она. – И знаешь, что я решила? Не буду больше спорить. Ему уже восемнадцать. Не стану ему перечить. „Делай что хочешь – лишь бы нравилось“».
Однажды утром, вскоре после этого разговора, Волетта включила радио и услышала голос сына. «Я подумала: „Боже, это же голос Кристофера. И звучит хорошо“».
Она делает паузу.
«Он был моим лучшим другом, – продолжает она. – И этот лучший друг был мне еще и сыном… Самый милый, самый добрый, самый вежливый молодой человек, которого только можно было встретить. Брутальный бандит? Когда он был рядом с мамой и ее друзьями, он вел себя как джентльмен. Как самый милый человек на свете».
* * *
Вражда Восточного и Западного побережий большинству представляется событием, которое хорошенько встряхнуло мир хип-хопа в начале его развития. Как в случае с любой войной, это мнение чудовищно однобокое. Подобно большинству конфликтов, этого можно было избежать. Многие рэперы Восточного побережья с большим почтением относились к своим визави с Западного, и это было взаимно. Изи-И однажды оказался в одном лифте с Run-D.M.C.: в знак уважения легенды Куинса начали зачитывать строчки из «Boyz-n-the-Hood»
[275]. Даже Бигги и Тупак были хорошими друзьями до того, как неудачное стечение событий превратило их в заклятых врагов.
Человеком, который часто оказывался в центре разборок, был Шуг Найт. Это неудивительно, если учесть, что в начале 1990-х он был агрессивен, как Саддам Хусейн, но это всё равно удивляло: он еще не обрел репутацию человека, превратившего мир рэпа в собственный остров из «Повелителя мух». «С ним вообще не было никаких проблем, – говорит Уэйн Наннели, тренер Найта в команде по американскому футболу в Университете Лас-Вегаса, где тот был защитником. – В нем никак не проявлялась эта уличная жестокость»
[276].
Даже некоторые имевшие дело с Найтом на пике его брутальности высказывают похожую точку зрения. «Я имел дело с гангстерами Сити-Айленда, они угрожали, что мой труп найдут в багажнике, – рассказывает Дональд Дэвид, юрист, многие годы проработавший в сфере шоу-бизнеса. – По мне, так [Шуг] всегда был студийным воротилой… а не профессиональным преступником»
[277].
Найт вдохновился тем, как он силой заставил Изи разорвать контракты Дре и его дружков с лейблом Ruthless. Ведь это доказывало: многие важные люди в хип-хопе не были ганстерами. Так, дельцы с Восточного побережья вроде Расселла Симмонса и Дидди выросли в пригородах для среднего класса. А Бигги был маменькиным сынком, любившим преувеличивать семейные финансовые проблемы. Например, в «Juicy» он зачитал, что «был рожден без шанса на победу», и припомнил, как ел сардины на ужин. От его «кулинарных предпочтений» подруга Волетты была в шоке.
– Что, прости? – сказала Волетта.
