— А если, например, пожар в тренировочном зале? — продолжал Тао строить планы. — Допустим, вспыхнет ловушка для мышей! Огонь побежит по стенам! А я тут как тут: выхвачу прекрасную деву из пламени и признаюсь ей в своих чувствах. Вот какое сердце надо иметь, чтобы ответить отказом?
— Разумное сердце, — ответила Кетти, доедая картошку в горчичном соусе. — Если узнают, что ты сам поджег этот зал, то тебя исключат. Я уверена. И вообще, ну вас! Сидят два дурачка и придумывают себе подвиги. Мы еще вашу прошлую затею не отработали.
— Да, вы сегодня помогаете мне с ужином, — напомнила я. — Кстати, а вы не знаете, почему ректора нет?
Я спросила об этом, надеясь, что никак не выдам своего волнения. Кетти посмотрела на преподавательский стол и удивленно пожала плечами.
— Даже не знаю. Он не пропускает обеда.
— Может, что-то случилось? — встревоженно спросил Авенхви, и в этот миг перед моим внутренним взглядом проплыла картинка. Незнакомый дом, угрюмая гостиная, обставленная старой мебелью, о которой почти не заботятся, диван… На диване сидел Джон, в его руке был бокал, но он не притронулся к содержимому.
Меня бросило в холод и окатило жаром. Все в душе затрепетало, наполняясь ужасом. Сердце пропустило удар — не знаю, как я смогла остаться на месте, а не выбежала из-за стола с воплем.
Там, с Джоном, был мой отец. И он говорил обо мне с такой ненавистью, что было трудно дышать.
* * *
Джон
— Откровенно говоря, я вообще не хотел жениться на Хельге. Да, она забеременела. Ну и что? Есть же способы все прервать, правда? Старуха заставила: сказала, что отравит меня, если я не приду в церковь.
От откровений Гектора Морави веяло какой-то гнилой мерзостью. То, как он говорил, как двигался, как кривился его рот, наполняло меня отвращением. Тошнота, которая поселилась в животе после перехода через артефакт, усилилась. Я усмирил ее заклинанием и сказал:
— И вы пришли.
— Пришел. Что мне оставалось делать? Мы поженились, начали жить, потом родилась гадина, и я еще подумал: вот, вроде бы неплохо все складывается. Все нормально, как у людей.
Я не сразу понял, что гадиной он назвал Майю — а когда понял, то машинально сжал кулаки. Морави заметил это, на всякий случай сделал шаг назад, к окну, и продолжал:
— Это проснулось в ней в четыре года. Собака разорвала котенка, а гадина разревелась и подняла его. Оживила. Притащила нам, показывала, ждала, что мы похвалим… Я схватился за палку, а старуха снова тут как тут. Закрыла собой, ничего я не смог сделать.
— Вы ненавидите некромантию и некромантов, — констатировал я факт. Морави посмотрел на меня с искренним недоумением, словно не мог поверить, что я могу думать иначе. Да, некромантия была частью магии, ее не объявляли вне закона, но таким, как Гектор, этого было не доказать.
— Это мерзость перед лицом Господа, — с горячей уверенностью фанатика провозгласил Морави. — Мертвое должно оставаться мертвым. Тот, кто возвращает его к жизни, сам выполз из адских глубин. Моя дочь проклята Богом, и не говорите мне, что это не так. Это наказание нам с Хельгой за наш грех, за связь до брака.
— Что случилось в ее шесть лет? — спросил я, оборвав его излияния. Морави провел ладонями по лицу, вздохнул.
— Старуха умерла. Я сам все видел. Это был удар — у нее лицо оттянуло книзу, она не могла говорить, а я смотрел и радовался. Зароем старую тварь и выкинем из дома мелкую.
Я смотрел на него и не мог понять, откуда в человеке может взяться столько ненависти. Разве Майя была виновата в том, что родилась такой? Разве она заслужила все это?
Вопросы были риторическими. Гектор Морави ответил бы «да» в обоих случаях.
— Кажется, я знаю, что было дальше, — произнес я. — Майя оживила бабушку. А вы за это прокляли свою дочь.
Все было так, как и сказал мне Огастас. «Я вижу много смерти — и так же много любви», — вспомнил я. Значит, в шесть лет Майя вернула из мертвых единственного человека, который ее любил. Полиция и министерство магии, как и полагается по закону, изучили возвращенную и позволили ей жить дальше.
А ненависть Гектора Морави выросла во много раз. И Майя жила с этой ненавистью много лет.
— Я не жалею о том, что сделал, — с уверенным осознанием своей правоты ответил Морави. — Я убил бы их обеих, если бы Господь не послал нам ангела.
Так. Это уже было намного интереснее. Осталось узнать словесный портрет, имя и фамилию этого посланца небес.
— Он сказал, что и девка, и бабка — магические уникумы, и их надо не уничтожать, а беречь, — продолжал Морави. — Он с товарищем наложил на гадину заклинание, которое сковало в ней магию, и поручил нам с Хельгой наблюдение за ними обеими. Чеки приходили каждый месяц. Потом бабка сдохла-таки окончательно, а когда девке исполнилось восемнадцать, то чеки больше не приходили. А раз так, то зачем ее держать в доме?
Я отстраненно подумал, что могу его убить. Убить, вычистить из мира — и мне ничего за это не будет. Ректоры академий чародейства и волшебства имеют такую замечательную лицензию — мало ли, столкнутся с оборотнем… Наверно, что-то такое отразилось у меня на лице, потому что Морави отступил еще, забился в угол, и за гневом и яростью в его глазах проступила мольба. Некоторое время я наслаждался ею, а потом спросил:
— Как его звали, этого вашего ангела?
— Мирр Питер Гавальдо, — охотно откликнулся Морави. Я усмехнулся — Питер Гавальдо был героем классического романа в стихах из прошлого века. Где теперь искать обладателя такого псевдонима?
— Как выглядел?
— Невысокий. Очень хорошо одет. Лысый, как колено.
Ладно, это хотя бы что-то — хотя я понимал, что человек, который взял псевдоним, наденет и личину, чтобы потом не опознали. Сражаясь с желанием поскорее вымыть руки, чтобы стереть с них дрянь общения с папашей Майи, я распрощался с ним и вышел на улицу. Судя по значкам на серебре, артефакт был одноразовым, так что возвращаться в академию мне придется обычным транспортом.
Вот и замечательно. Меня тошнило и без всякого волшебства. Можно было, конечно, проложить туннель в пространстве, но я решил этого не делать. Хотелось побыть одному и обо всем подумать.
Семейка Майи переехала в Раненсбро, подальше от Веренбурга, и поезд привез меня на станцию уже поздним вечером. Добравшись до замка и войдя под его темные сонные своды, я решил, что сейчас хочу только одного — поужинать и спать.
Обеденный зал был пуст, на кухне горел тихий свет и, войдя, я увидел Майю: она спала за своим столом, положив голову на руки. Домовые похрапывали в углу. На столе рядом с Майей стояло серебряное блюдо под крышкой — в таких приготовленная еда сохраняется горячей и свежей. Что там сейчас, интересно?
Я осторожно дотронулся до плеча Майи — встрепенувшись, она подняла голову, и в ее глазах я увидел утекающие отблески сна: мяч бежал по траве, яблоневые ветви кипели розовым цветом. Увидев меня, Майя торопливо выпрямилась, улыбнулась, и я негромко спросил:
