Как раз на третий год Нидзё, владетельному даймё провинции Синано, занимавшему пост дайнагона
[76] и жившему постоянно в столице, понадобился слуга, и от него пришел приказ с вызовом молодого и крепкого человека, который должен немедленно явиться к нему.
Когда это стало известно, кто-то сказал, что это был бы как раз удобный случай сплавить Моногусу Таро на службу к даймё.
– Да на что он годится? – отвечал другой. – Он ленился даже поднять колобок, который обронил, и просил правителя провинции, чтобы тот поднял для него. Куда его, такого чурбана?
Тут подошел еще один человек.
– Положим, – сказал он, – с дураком и ножницами
[77] надо уметь обращаться, тогда и будет от них толк. Сейчас он такой лентяище, а почем знать, может, он и возьмется за ум, начнет добросовестно работать, если попадет в столицу. Во всяком случае, я попробую поговорить с ним.
Он отправился к Моногусе Таро и начал его убеждать. Сначала Таро и так и сяк отнекивался, но потом, видимо, сдался на увещания.
– Ладно, – сказал он, – попробую пойти.
– Ну так только надо идти поскорее, – сказал уговаривавший его человек; обрадовавшись и снарядив Таро в путь, отправил он его в столицу.
И вот Моногуса Таро оставил провинцию Синано, в которой он так привык жить, и отправился в далекую столицу. Столица в то время была в Киото, и оттуда исходило все управление Японией. Так как столица была резиденцией микадо, то и здания в ней были красивы, и люди изящны – одним словом, все ласкало и зрение, и слух. От глухой, заросшей травами Синано она отличалась, как луна от черепахи.
Взглянув на самого себя, Моногуса Таро немного смутился. Он был черен. Платье грязно, волосы на голове росли лохмами, ногти на руках и ногах запущены. Весь вид его был жалок и убог. Впервые сознал он тут, как плохо он делал, что был таким лентяем до сих пор. Переменив платье, он отправился в палаты дойнагона Нидзё и, явившись к нему, доложил:
– Меня зовут Таро. По твоему вызову я явился из провинции Синано к тебе на службу. Располагай, пожалуйста, мной как тебе угодно.
– Благодарю, что пришел. Ну, служи же верой и правдой, старайся, смотри, чтобы все было хорошо, – сказал даймё, оглядев его.
Таким образом, Таро стал слугой дайнагона Нидзё и начал исполнять разные поручения. Удивительное дело! С этого времени он как будто совсем переродился. Утром вставал рано и подчищал сад; ночью допоздна сторожил у ворот. Если его посылали куда-нибудь, то он быстро исполнял поручение; если даймё надо было выходить из дому, то он первый кидался помочь ему в сборах. Он так старался, что даймё даже удивлялся ему.
– Да, – говорил он, – и лотосы цветут в грязи, и драгоценные камни скрываются под песком. Таро совсем не похож на деревенщину, удивительно смышленый малый. Я положительно нашел клад в нем.
Даймё стал чувствовать к Таро быстрое расположение. Он постепенно повышал и повышал его в должностях и, наконец, назначил его для услуг в самом доме.
Однажды Таро, делая что-то в комнате дочери даймё, как-то по нечаянности переломил пополам кото
[78], музыкальный инструмент, которым она очень дорожила. Увидев это, девушка опечалилась и горестным голосом сказала:
Теперь конец моей забаве,
Чем буду сердце услаждать?
«Ах! Что я наделал?» – подумал Таро и тут же ответил, заканчивая две последние строфы начатого девушкой стихотворения:
Конечно, ты сердиться вправе,
Что смел его я изломать.
Даймё слышал все это из соседней комнаты и очень удивился, что Таро вдобавок ко всем прочим своим талантам оказался еще таким поэтом, какого он в нем и не предполагал. Как-то при случае он доложил об этом микадо. Микадо был удивлен и, желая посмотреть, что это за интересный малый, приказал как-нибудь привести его во дворец. Исполняя приказание, дайнагон повел Таро во дворец микадо. Когда они пришли, микадо обратился к Таро из-за бамбуковой занавески, которой был скрыт:
– Я слышал, что ты умеешь хорошо слагать стихотворения
[79], сложи сейчас какое-нибудь.
Исполняя повеление микадо, Таро оглянулся кругом. Как раз в саду распевал соловей
[80], сидя на ветке сливового дерева. Таро сейчас же сложил на эту тему стихотворение:
Среди сливовых цветов
Соловей поет,
А сквозь нежный их покров
Мелкий дождик льет.
Выслушав стихотворение, микадо сказал:
– Я слышал, что ты из Синано. Так это ты говоришь о синайских сливовых цветах?
Не успев еще и дослушать до конца, Таро отвечал, и опять же стихотворением:
В Синано есть сливовый цвет,
Красив его нежный узор,
Но равных цветов в мире нет,
Что нежат в столице наш взор.
Микадо был чрезвычайно удивлен.
– Да, – сказал он, – искусен ты в стихосложении. Должно быть, ты знатного рода
[81]. Скажи-ка, кто твои предки?
