– Не спеши, молодец! – раздался вдруг позади него чей-то голос, и в тот же момент кто-то схватил его за назатыльник шлема.
Цуна изумился такой неожиданности, но ничуть не испугался.
– Кто это? – спросил он и дотронулся до схватившей его руки.
Что за ручища! С добрый чурбак толщиною и вся мохнатая. Цуна сообразил, что это не кто иной, как тот самый черт. Моментально выправил он свой меч и наотмашь рубанул снизу по руке. Крякнул только черт и сейчас же выпустил шлем, за который держался, но вслед за тем он заскочил вперед и кинулся на Цуну, чтобы пожрать его за один раз. Глянул на него Цуна: ростом он выше городских ворот, глаза сверкают, как зеркала, а из пасти пышет пламя, точь-в-точь как из громадной печи.
Начался у них тут бой, у Цуны с чертом. Некоторое время сражались они, то наскакивая один на другого, то отскакивая, но наконец такой даже, как черт, и тот пришел в ужас от силы и смелости Цуны. Улучив момент, он опрометью кинулся бежать.
– Ага, бежишь? Не уйдешь! – крикнул Цуны и бросился вдогонку за чертом.
Но черт был очень велик, и Цуна не мог равняться с ним в беге; в конце концов черт скрылся с глаз, убежав от него.
«Экая досада! Ну что же, убежал, так убежал. Ничего не поделаешь, придется возвращаться домой с пустыми руками», – подумал Цуна. Но вдруг он заметил, что внизу у каменной плиты ворот что-то лежит. Недоумевая, что это такое, он нагнулся, чтобы поднять, и тут только разглядел, что это та самая рука черта, по которой он рубанул мечом.
– Эге, так это я ее и отрубил. Ладно, уж коли сам черт удрал, так и это сгодится, – сказал он и, схватив бережно руку в охапку, тотчас же направился домой.
Там он показал эту руку всем, начиная с Хираи. Показал ее и вельможному Райко. Все до единого удивлялись, и слава о его подвиге шла из уст в уста. Слухи о нем распространились вскоре по всей столице, и имя доблестного Ватанабэ Цуны стало еще знаменитее, еще славнее.
Цуна возвратился в свой собственный дом, куда и перенес руку черта, но, предполагая, что оставшийся в живых черт может явиться за ней, он положил ее в крепкий ящик, закрыл наглухо крышкой и, поставив ящик в своей комнате, решил не показывать ее решительно никому.
Прошло немного времени, и вот однажды вечером кто-то постучал в наружную дверь дома. Вышедший на стук слуга увидел стоявшую перед дверью благообразную старушку; кроме нее, никого больше там не было.
– Кто ты такая? – спросил слуга.
– Я бывшая кормилица вашего господина; своей грудью вскармливала его, когда он был младенцем. Если он дома, то я хотела бы повидаться с ним, – отвечала старуха, ласково улыбаясь.
– Ну так подожди, пожалуйста, немножко, – сказал слуга и пошел доложить об этом Цуне, который, выслушав доклад, задумался.
– Что такое? Кормилица… в такое время? – удивился он.
Как ни суров был Цуна, но его охватило теплое чувство, чувство привязанности, когда он услышал о кормилице, вскормившей некогда его своей грудью.
– Просить ее сейчас же в комнаты! – приказал он и сам торопливо пошел навстречу входившей старухе. – Здравствуй, матушка! Давненько-таки не видались мы с тобой! – приветствовал он ее.
Кормилица, видимо, обрадовалась:
– Здравствуй, здравствуй, благородный Цуна! Как живешь-можешь? Как я рада, что вижу тебя в добром здоровье.
– Ну а ты как поживаешь? Здорова ли?
– Благодарю, хорошо.
Когда они обменялись взаимными приветствиями, кормилица сказала:
– А кстати, Цуна, ныне толкуют по всему городу, что недавно в Расёмоне ты изволил отрубить черту руку. Ведь это подвиг, славный подвиг!
– Ну уж будто! Я рассчитывал захватить его живьем, да ничего, видно, не поделаешь, дал-таки ему в конце концов убежать. Ужасно досадно, такого дал я маху!
– Помилуй! Хоть сам он и ускользнул, но зато ты ведь добыл его руку; мало разве это? Подумать только! Тот самый барич, которого я вскормила, теперь вырос уже и отрубил у черта руку! Когда я услышала об этом, то так обрадовалась, так обрадовалась, как будто сама я отрубила голову черту. Да-да, ну а кстати, не покажешь ли ты эту руку своей матушке-кормилице?
– Нет, показать никак нельзя.
– Как так? Почему нельзя?
– Видишь ли, черт – малый настойчивый и упрямый. Почем знать, не придет ли он когда-нибудь за своей рукой? Так вот я и запер ее накрепко в ящик и не показываю решительно никому.
– Да, ты прав. Тебе надо быть осторожным. Но ведь я не то что кто-нибудь иной, ты смело можешь показать ее мне, твоей старой кормилице.
– Нельзя, право, нельзя. Ты ставишь меня в затруднительное положение.
– Значит, должно быть, ты считаешь меня разведчиком, подосланным чертом?
– Что ты? И в голову не приходило мне ничего подобного.
– Тогда, значит, можно и показать. Мне так хочется, так хочется посмотреть, что это за штука – рука черта. Покажи, пожалуйста, покажи.
Она так приставала, так настойчиво просила, что даже непреклонный Цуна не мог не уступить ей.
– Не следует, собственно, показывать ее никому, – сказал он, – но уж пусть будет по-твоему, я покажу, но потому только, что это именно ты, а не кто-нибудь другой. Пойдем со мной.
– Так ты согласен показать? Благодарю.
Следом за Цуной кормилица вошла в его комнату. В комнате стоял простой ящик. Подойдя к нему, Цуна сказал:
– Она лежит в ящике, вынимать ее оттуда нельзя. Подойди, можешь посмотреть на нее. – С этими словами он поднял крышку ящика.
– Посмотрим, посмотрим, что оно такое! – радостно заговорила старуха и, подойдя поближе к ящику, внимательно стала разглядывать, но вдруг она ухватилась за лежавшую в ящике руку. – Ага, удалось! Вернул-таки свою руку! – воскликнула она и в тот же момент совершенно преобразилась.
Вместо старухи оказался страшный черт в своем настоящем виде. Он тут же пустился наутек.
– Вот так штука! Ловко же меня провели! Так ты вернулся, значит? – закричал Цуна и, обнажив меч, бросился на черта.
Черт увертывался изо всех сил, отскакивая то вправо, то влево, и, выбрав удобный момент, проломил когтями потолок и, выскочив на крышу, в один миг исчез совсем из глаз.
Второй раз уже выпустил Цуна черта из рук. Он просто скрежетал зубами от ярости, и тем досаднее было ему, что он не мог даже отправиться доконать черта, так как не знал, где он обитает. Но на нет и суда нет. После этого Цуна принял все меры, чтобы быть готовым ко всему и не попасть опять впросак; он был уверен, что теперь уж не сорвется… и где бы ни попался ему черт, не ускользнет он теперь из рук его.
Но и черт, видимо, не на шутку стал бояться Цуны и после этого совсем перестал появляться в столице.
А затем и все жители понемногу успокоились и безбоязненно стали ходить по ночам.
