– По-моему, я покрыла себя позором, – сказала я Лейле.
Было тихое летнее утро, я сидела на траве, согнув ноги и упершись подбородком в колени. Прошло всего лишь несколько недель с тех пор, как мы с Дарьюшем вернулись в Тегеран, но уже было ясно: все знали или хотя бы догадывались, что мы с ним любовники.
– Какой ужас, – в шутку поддела меня Лейла, поставила на проигрыватель пластинку и опустила иглу на дорожку. Послышались шипение, треск, потом заиграла песня. Элла Фицджеральд.
– Ты влюбляешься в него, – помолчав, сказала Лейла.
– Уже влюбилась, – поправила я. – Готово дело.
– Ясно. – Она чуть убавила звук и посмотрела на меня.
– Ты не станешь меня отговаривать? – удивилась я.
Она приподняла бровь.
– Разве в этом есть смысл?
Я покачала головой.
– Нет, но я же помню, как ты отговаривала меня в прошлый раз.
– Ты про Насера?
– Да.
– Он был тебя недостоин. Ничуточки.
– А Дарьюш достоин?
– Возможно, – ответила она, – но не факт.
– Он хочет снять для меня квартиру в городе.
– Ого, – удивилась Лейла и спросила, помолчав: – Ты сама-то этого хочешь?
– Да.
Лицо ее окаменело.
– Обещай, что, если с ним не заладится, ты вернешься сюда? Ты же помнишь, что я всегда тебе рада?
Меня вдруг охватила печаль, и я кивнула:
– Обещаю, Лейла-джан. Так и сделаю. Обещаю.
Любовь – другая страна. Я скажу даже больше. Разные страны отличаются друг от друга куда меньше, чем жизнь, когда ты влюблен и когда не влюблен. Когда ты кого-то любишь, тебе кажется, будто изменился не только окружающий мир – некогда тусклое стало ярким, обыденное – живым и разнообразным, – но изменились люди, и не в последнюю очередь ты сама, хотя, может статься, все дело в том, что ты вернулась к себе настоящей.
Влюбленность в Дарьюша пробудила во мне прежний пыл, а еще надежду и теплоту, которую я полагала утраченной. Разумнее всего было бы остаться у Лейлы, по крайней мере до тех пор, пока я не разберусь, что у меня с Дарьюшем. Но я поступила иначе. Тогда я думала, что он мое будущее и все только начинается; какое-то время так и было.
Моя новая квартира находилась в оживленном районе Тегерана, который я толком не знала: отсюда казалось, будто дом моего детства в Амирие – другой мир. Я полюбила бакалейную лавочку на углу, полюбила все кафе, модные и книжные магазины на нашей улице. В квартире было две комнаты, в одной из них я устроила кабинет. Перед моим приездом Дарьюш велел обставить квартиру, и ее убранство, пусть и скудное, радовало мой глаз простотой современных линий, изяществом без показного шика. Я сразу же переставила мебель и разобрала те немногие вещи, которые привезла от Лейлы. Она подарила мне ковер, симпатичный красный килим. «На счастье в новом доме», – сказала она. В квартире была терраса с садиком, и до самого наступления холодов я расстилала на ней килим и работала на улице. Впервые в жизни у меня появился собственный дом, и я наслаждалась тем, что, стоит мне войти в квартиру и закрыть за собой дверь, меня уже никто не потревожит. Я жила в Тегеране, сама зарабатывала на жизнь и впервые была влюблена.
Дарьюш был неидеален, вовсе нет. Порой он казался надменным и чужим, но я любила его, несмотря на эти качества – а может, и благодаря им. Мы часами говорили о поэзии и кино. Никогда прежде я не вела с мужчиной таких разговоров. Ему было интересно, что я думаю обо всем, и сам он, конечно же, делился со мной мыслями. Мы обсуждали его планы, связанные с киностудией, фильмы, которые ему не терпелось снять. Я ни разу не встречала настолько энергичного человека, настолько бодрого и целеустремленного.
Больше всего мне нравились в нем отсутствие сентиментальности, нежелание подчиняться прошлому, оставаться в заданных им рамках. Традиции не волновали Дарьюша, он не выносил ностальгии и даже воспоминаний. «Оглядываясь назад, мы теряем себя», – говаривал он, хотя такой, как он, никогда бы себя не потерял. В его мире все было продумано до мелочей. Он был волен жить по своим законам. То, что другие называли «судьбой», он считал пережитком прошлого, который пагубно влияет на мышление, душит и порабощает народ. Он не любил старый Иран с его представлениями о том, что судьба якобы начертана у человека на лбу, и смеялся над невежеством, в котором люди пребывают по доброй воле. Иран стремился к современности, пусть и неровно, порывами, но наши соотечественники жили так, словно на дворе XV век. Это неразумно. И непостижимо.
Общаясь с ним, я поняла, что до сих пор моя жизнь не имела системы, как и мое образование. Все это следовало изменить – я так решила, и Дарьюш со мной согласился. Он взял мне репетитора по английскому. Открыл для меня счет в лучших городских книжных. Стихотворения и эссе Т. С. Элиота. Пьесы Джорджа Бернарда Шоу. Рассказы и романы Хемингуэя. Я скупала книги стопками и прочитывала от корки до корки. Дарьюшу нравилось слушать, как я рассуждаю о его любимых писателях. Он просил меня читать мои стихи вслух и молча наслаждался, сидя в углу гостиной, такой высокий, что стул под ним казался крохотным.
Каждый раз, поворачивая ключ в замке, я хотела знать, что Дарьюш уже ждет меня на том стуле в гостиной, знать, что он обнимет меня, поведет в спальню (я – спиной вперед, он – лицом), останется со мной на ночь и на все последующие дни. Но желание мое вовсе не означало, что так оно и будет. Порой он оставался ночевать, но чаще возвращался в Даррус, где у него был дом. Мне следовало бы понимать, во что я ввязалась: в конце концов, он был женат. Впрочем, если начистоту, должна признать, я прекрасно осознавала, во что ввязываюсь, с самого начала нашего романа. Просто твердила себе, что это неважно.
«Пожар» стал первым моим фильмом на киностудии Гольшири, и, хотя в Иране его мало кто видел, он взял приз одного международного фестиваля, что дало толчок моей кинокарьере. Вскоре после возвращения из Абадана я перешла работать в отдел монтажа. И если до сих пор я переживала из-за денег (точнее, из-за их нехватки), то теперь я получала втрое больше, чем секретарь. Мне нравилось ощущение свободы, которое давало мне постоянное жалованье, но больше всего мне нравилась моя работа. В процессе монтажа я создавала визуальный ритм и синтаксис, переводила свои идеи в новое и оригинальное средство выражения, созвучное моим стихам. Я возвращалась из студии поздно вечером, ложилась спать, но идеи переполняли меня. По мере того как карьера моя развивалась, я все чаще посещала с Дарьюшем мероприятия, на которых собирался цвет нашей интеллигенции со своими очаровательными женами. «Видишь, какая ты молодец», – говорила я себе. Мне суждено было бы остаться в Ахвазе (или лежать в психушке), я же сумела начать новую жизнь.
Благодаря Дарьюшу я познакомилась с художником Сохрабом Сепехри, поэтом Ахмадом Шамлу, архитектором Бижаном Саффари. Все они знали, что мы с Дарьюшем любовники, но времена изменились (по крайней мере, некоторым иранцам хотелось верить, что они изменились), и люди нашего круга притворялись, будто не замечают, что мы вместе, или же не придают этому значения. Некоторое (пожалуй, слишком долгое) время я тоже притворялась.
