– Не правда ли, прекрасные?
Май Ринне появилась откуда-то из недр галереи. На ней был тёмно-синий комбинезон с коротким рукавом, который смотрелся одновременно удобным, модным и нежарким. Паула ощутила себя потным неуклюжим великаном.
– Кассинен снимал? – спросила она, показывая на фото с очередью за хлебом.
– Это фотографии от обычных людей. Мы отобрали их из нескольких тысяч присланных работ.
– Тысяч? – удивилась Паула.
– Проект действительно успешный, – сказала Ринне голосом человека, которому к успехам не привыкать. – Люди хотят продемонстрировать сострадание, именно это сейчас нужно обществу. Сострадание сильнее ненависти.
– Неужели? – Паула кивнула в сторону разбитого окна.
– Просто ненависть обычно заметнее. Собственно, в этом и состоит наша задача – сделать заметным сострадание. Пойдёмте, – Ринне повернулась, не дожидаясь ответа.
Паула прошла за ней в помещение, в котором не оказалось ничего, кроме проектора на потолке. Он крутил видео, на котором седеющая женщина что-то говорила на камеру. Но голоса слышно не было.
– Это она сняла очередь. Паавали отобрал фотографии и ролики, на которых авторы фото рассказывают о своей жизни и о том, к кому и почему испытывают сострадание. Звуковую дорожку пока не подключили, – виновато добавила Ринне.
Паула смотрела на беззвучно открывавшую рот женщину и с трудом представляла, что за камерой стоит Кассинен.
– Май!
Со стороны входа раздался голос Кассинена, который словно материализовался из мыслей Паулы. Он торопливо вошёл в комнату и опёрся на стену, переводя дыхание.
– Не волнуйся, Паавали, – мягко сказала Ринне. – Всё починят вовремя. Я уже заказала новое стекло…
– Нет! – перебил её Кассинен. – Отмени заказ!
– В смысле?
– Оставим так. Это крик о помощи. Мы должны отнестись к нему с состраданием.
– С состраданием к свастике? Это вообще законно? – второй вопрос был адресован Пауле.
– Вообще законно.
– В любом случае оставлять это нельзя, – настаивала Ринне.
– Я не боюсь никаких свастик, – заявил Кассинен, и его дыхание снова участилось – на сей раз от душевного, а не физического напряжения. – Свастика остаётся. Это произведение искусства.
В ответ на растерянный взгляд Ринне Паула пожала плечами. Оставив парочку препираться, она перешла в следующий зал. Здесь подготовка тоже пока не завершилась. В углу громоздились стулья и стояла стремянка, на полу валялись инструменты, а к стене были прислонены ещё не развешанные фотографии. Но на дальней стене уже висело полотно, изображение на котором походило на мозаику. Подойдя ближе, Паула увидела, что на самом деле это множество маленьких фотографий. Некоторые повторялись – если подойти ближе, глаз начинал подмечать одни и те же цветовые пятна.
Взгляд Паулы блуждал по полотну останавливаясь на лицах, снятых с близкого расстояния. Фото вблизи было излюбленным приёмом большинства авторов.
Это полотно впечатлило Паулу больше, чем всё остальное, что она успела увидеть в галерее. Стена словно говорила: человек достоин сострадания сам по себе – кто угодно, каждый из людей, лица которых никто обычно даже не различает в толпе.
Вдруг взгляд Паулы остановился, вернулся назад. Не обозналась ли она?
– Как вам выставка? – раздался у неё за спиной женский голос.
Обернувшись, Паула увидела в дверях Эллу Лехмусоя в футболке и джинсовых шортах.
– Простите, не хотела напугать, – сказала она с улыбкой.
Казалось, она полностью оправилась от шока, который испытала из-за смерти Раухи Калондо. От него не осталось и следа – хотя тогда, в беседке, Элла еле сдерживала слёзы, прижимаясь к матери, как маленький ребёнок.
Теперь же, несмотря на подростковый стиль одежды, она выглядела взрослой женщиной, как будто отретушированной, яркой копией собственной матери. Интересно, одевалась ли Элина подобным образом в молодости – ещё до того, как оказалась в добровольном заточении в фешенебельном каменном доме?
– Вы здесь из-за разбитого окна? – спросила Элла и показала в сторону входа. – Наконец-то полиция отнеслась к этому всерьёз.
– А ты что здесь делаешь? – удивилась Паула.
– Утром позвонила Май, попросила помочь в подготовке к открытию – ведь ещё и окно придётся менять в последний момент. А вообще я в этом проекте работаю ассистентом Паавали Кассинена. Будет отличная строчка в резюме – правда, иногда приходится отрываться от учёбы.
Паула подумала, что женщине, которая унаследует концерн «Лехмус», вряд ли вообще когда-то понадобится резюме. И даже хотела сказать это в лицо самоуверенной улыбающейся Элле.
– Что изучаешь? – вместо этого спросила она, заранее зная ответ.
– Юриспруденцию. Но юристом становиться не хочу. По крайней мере, корпоративным.
– Почему? – Паула вспомнила о Лаури Аро.
– Хочу делать что-то полезное. Помогать людям, – простодушно сказала Элла.
– А разве вот это всё не помогает людям?
– Вы о выставке? Ну, она по крайней мере никому не вредит. Это затея не фирмы, а фонда, и если кому и помогает, то в основном Кассинену, – Элла понизила голос и взглянула на дверной проём, из-за которого доносились голоса Май и Паавали.
Паула снова повернулась к гигантскому коллажу.
– Откуда все эти фотографии?
– Отовсюду, – усмехнулась Элла. – И каждую из них мне пришлось обработать по заданию Кассинена. Здесь чуть ли не половина всех присланных в наш проект фото. Больше тысячи.
– Как их присылали?
– По электронной почте, для этого завели специальный адрес. Когда Паавали увидел, что многие присылают фотопортреты, то решил сделать коллаж.
– Эти письма получаешь ты?
– Да, у меня тоже есть доступ.
– Отлично. У меня к тебе поручение. Можешь найти письмо вот с этой фотографией и переслать мне? – Паула показала на изображение, которое её заинтересовало.
– Конечно, – Элла немного встревожилась. – И никому об этом не говорить?
Паула сдержалась, чтобы не рассмеяться: Элла Лехмусоя была не из тех, кому она рискнула бы доверить даже самый маленький секрет.
– Да, это очень важно.
Элла сфотографировала нужный фрагмент коллажа и стала рассматривать фотографию – сначала на стене, а потом в телефоне – как будто видела её впервые.
– Зачем ты сказала Джерри, что убитая женщина была темнокожей?
Казалось, этот вопрос Эллу нисколько не удивил. Лицо её не дрогнуло, она продолжала рассматривать фото. Но когда она подняла глаза, взгляд у неё был по-детски испуганный.
