Мино и Орландо удивились, но проделали запрошенные ею гигиенические процедуры и поднялись по лестнице в комнату Ильдебранды. Они остановились в дверях и разинули от удивления рты.
Пол покрывали ковры и пледы в несколько слоев. На столе и полках стояли свечи, пахло лавандой, тархуном и ладаном. Одеты Ховина и Ильдебранда были в полупрозрачную тюль, сверкающую при свете свечей, лица их также были закрыты прозрачной тканью так, что видны были лишь темные призывные глаза.
«Добро пожаловать в «Тысячу и одну ночь»!» – гласили большие буквы на окне, написанные помадой Ильдебранды. Девушки, покачивая верхней частью тела, сидели по обе стороны от башни, размещавшейся на огромном подносе прямо посреди пола, и выдували дым из длинных курительных трубок.
Рассмотрев удивительную башню поближе, Мино и Орландо увидели, что это торт в виде небоскреба. В крышу был воткнут бумажный флажок с надписью «JAMIOMICO». Вокруг здания стояли человечки разных цветов, на каждом из них была прикреплена бумажка: «Ломбардо Пелико», «Д. Т. Стар», «Эмма Оккенхауэр», «Вальтер Шлоссоффнер», «Альфонсо Муиерре». Каждый из важных персон, которых группировка «Марипоса» отправила на тот свет, присутствовал на торте в виде фигурки из теста. А их было немало.
Мино и Орландо не знали, что и сказать. Их сразу же попросили избавиться от лишней одежды, устроиться удобно на полу и зажечь маленький фитилек, который выступал из-под торта.
Словно загипнотизированные, они сидели, ожидая, что сейчас произойдет. И вот – раздался приглушенный хлопок, крем полетел во все стороны, а здание рухнуло. Под ним оказалась бутылка мадейры большой выдержки. К ней была прикреплена записка с надписью: «С днем рождения, Морфо и Арганте!»
Они бросились в объятья друг друга, смеялись и радовались. И начался пир, с самого первого мгновения окутанный флером волшебства.
Они ели торт руками. Вытирали крем друг у друга с лица, целовались кремом, слизывали крем и втягивали его губами. Очень скоро весь небоскреб и все человечки были уничтожены. В легком опьянении от ладана и камфары, старой мадейры и сладострастных откровений они слились друг с другом в единый комок Камасутры, словно чудовище ацтеков в экстазе, словно божественный Змей майя Кецалькоатль, танцующий на восходе солнца.
И так они лежали на полу среди хаотично разбросанных пледов и ковров, постанывая, вздыхая, изможденные и насыщенные величайшими деликатесами. Голова Мино покоилась на груди Ильдебранды, а пальцем ноги он рисовал круги вокруг пупка Ховины. Орландо отпил из бутылки мадейры и вытер пот с довольного лица.
– Святые Себастьян и Габриэль, как же плачет сейчас на небесах Рульфо Равенна, глядя на тебя, Ильдебранда! – подразнил ее Орландо.
– Пфф! Я чуть было не позабыла нежные пальцы Мино и твою буйволиную страсть, Орландо. А Рульфо я давно выбросила из головы! – она потрясла головой так, что непослушные локоны приоткрыли сверкающие глаза.
– А я, – сказал задумчиво Орландо, – тоже повстречал красивую девушку. Ее зовут Мерседес, она из Андорры. Я встречусь с ней снова. Я ей пообещал.
– Ты не сдержишь свое обещание, – вздохнула Ховина.
– Вот увидишь, – твердо сказал Орландо.
Все остальные принялись закидывать его подушками, и совсем скоро он оказался погребен под их грудой и лежал, бормоча что-то невразумительное.
– Ну, вот и он заговорил по-индейски, как и его отец, – засмеялся Мино. – Он ведь вбил себе в голову, что он – потомок затонувших атлантидинян.
Девушки принялись за уборку, а юбилярам велели помыться, одеться и подготовиться. Праздник только начинался.
– Эй, ты так здоровья лишишься, – озабоченно покачал головой Орландо, когда Мино поскользнулся на свежевымытых ступенях лестницы и совершенно невредимый оказался на полу в холле, обдумывая, как же можно вывернуть наизнанку теннисный мяч, совершенно его не повредив.
– Para casa de fado Marcelino, face favor
[39], – сказала Ховина таксисту.
Они ехали в дом фаду. Португальцы обожали фаду и могли просидеть всю ночь, слушая бесконечные сладчайшие баллады с трагической концовкой. Все португальцы в подходящий момент времени могут спеть фаду. В качестве аккомпанемента, как правило, выступают гитары или специальное банджо.
В «Марселино», самом лучшем доме фаду в Фуншале, их встретили очень тепло. Оказалось, что Ховина и Ильдебранда сняли на этот вечер весь дом, но разрешили прийти всем, кто только пожелает. Гостям дозволялось пить и есть сколько угодно, за все платила Ховина.
Их усадили на самые лучшие места, а когда оркестр заиграл самую популярную фаду в Португалии, «Casa Portugesa», на глазах у Мино выступили слезы, так глубоко он был тронут. «Португеза» – это слово было очень похоже на его фамилию, которую ему предстояло забыть навсегда.
Они пили сангрию из больших кувшинов. Атмосфера царила потрясающая, а туристы никак не могли взять в толк, почему они попали в мир такой расточительной щедрости. Совсем скоро шведы и немцы, финны и голландцы решили, что и они тоже прирожденные португальцы и могут без проблем подпевать сложнейшим песням.
Вечер шел своим чередом, царило оживленное настроение, и большинство межнациональных барьеров попросту исчезли; все смешались друг с другом, а Мино и Орландо, которые, как поняли почти все присутствующие, и были виновниками торжества, множество раз поднимали бокалы за свое здоровье.
Когда на сцену поднялся финн, чтобы спеть фаду со своей родины, все мгновенно затихли. Финские фаду – величайшая редкость, и, собрав всю силу воли, преодолевая алкогольный туман и мелкие неточности в мелодии, финн спел короткую песенку, которая оказалась совсем непривычной для слушателей. Финн потратил столько сил, что, спускаясь со сцены, запутался в собственных ногах и рухнул под стол, где и остался лежать на целый час. Его падение было встречено оглушительными аплодисментами.
Вскоре настоящие музыканты фаду не смогли больше играть. Никто их не слушал, уровень шума превысил все допустимые пределы, и если бы не мягкие, но настойчивые убеждения персонала, все могло бы перерасти в настоящий хаос. И вдруг группа испанских гитаристов заиграла фламенко и задорные ритмы, в зале освободили место, начались танцы. Первым вышел танцевать Орландо.
Он кружился по полу, словно тореадор, а светловолосые скандинавские девушки визжали от восторга и заливались румянцем, встречаясь с ним взглядом. Орландо танцевал румбу, сальсу и ранчо, а вместе с Ильдебрандой, этим фейерверком красоты и элегантности, они исполнили самую смелую эротическую самбу, которую когда-либо видели на свете. Он поднимал Ильдебранду на вытянутых руках под самый потолок, и она, извиваясь, спускалась по его телу вниз, словно бесплотный дух.
Это была колдовская ночь, во время которой могло произойти все что угодно.
Мино решился показать несколько простых фокусов: вынул охапку индюшачьих перьев из рубашки смущенного толстого немца, жена которого понемногу мрачнела, укрепляясь в мысли о том, что ее муж действительно постоянно носит под рубашкой птичьи перья. Мино вылил четыре полных кувшина сангрии на шею дремлющего норвежца, и при этом на его рубашке не появилось ни единой капли. Никто даже представить себе не мог, куда подевалась сангрия с апельсиновыми корками, кусочками фруктов и остальными ингредиентами. А еще он засунул себе в рот огромную стопку салфеток, из кухни принесли еще, и они тоже исчезли в глотке Мино, а он при этом даже ни разу не сглотнул. Когда он наконец закрыл рот и явно с усилием сглотнул, всем сразу же стало ясно, что сейчас он задохнется от невероятного количества бумаги. Но Мино был абсолютно невредим, серьезный, как сфинкс, он открыл рот и вытащил оттуда сверкающий нож длиной в два фута! Он подбросил нож в воздух, и тот превратился в голубку, испуганная, она уселась на сияющую макушку потного датчанина и тут же обделалась.
