— Думаю, с тобой он действительно получает удовольствие. Он этого не говорил, но у меня сложилось такое впечатление.
— Еще бы, — отвечает Виктория. — Я выкладываюсь в полную силу. Я не имею в виду, что ты не стараешься, — быстро добавляет она.
Амара и представить не могла, что похвалы Феликса настолько обрадуют Викторию. Амару угнетает мысль о том, какой властью он обладает. Еще две матроны в сопровождении девочки-подростка подходят к ванне и останавливаются возле них, громко обсуждая выборы, в которых принимает участие один из их мужей. Девочке — должно быть, дочери — скучно и заметно неловко. Она застенчиво поглядывает на двух прекрасных волчиц, очевидно, не подозревая, кто они такие.
— Кажется, с техническими советами лучше повременить до дома, — замечает Виктория. — Но не стоит слишком расстраиваться. Может, сегодня он и рассердился, но со временем он зауважает тебя за то, что ты не трусиха. Ему нравятся строптивицы. — Она краснеет и на мгновение выглядит такой же застенчивой, как и юная девочка рядом с ними. — Он говорил мне, что именно поэтому я его любимая шлюха. — Последние слова она произносит чуть слышно, у самого уха Амары, чтобы не услышали их соседки.
Амаре внезапно становится душно в этом натопленном, переполненном помещении. Она отходит от ванны. Виктория следует за ней.
— Я бы хотела стать его любимицей только для того, — говорит Амара, оглядываясь через плечо, — чтобы внезапно ударить его ножом в сердце.
Виктория смеется, решив, что подруга шутит.
Глава 6
Если хотите потрахаться, ищите Аттику; она стоит шестнадцать ассов.
Граффити рядом с помпейскими Морскими воротами
Солнце стоит высоко в ясном зимнем небе. Даже не согревая, его ослепительное сияние поднимает настроение. Амара наслаждается чувством собственной чистоты и отчасти даже заботой, с которой Фабия укладывает ее волосы в безупречную прическу. У старухи проворные и нежные пальцы. В другой жизни она могла бы быть умелой служанкой какой-нибудь высокородной хозяйки. Амара пытается выбросить из памяти испытанную утром боль. «Скоро унижение побледнеет, словно синяки», — убеждает она себя.
Обсудив лучшие места для охоты, девушки останавливаются на гавани. Там всегда полно клиентов, да и прогуляться на солнышке — одно удовольствие. Кресса изъявляет готовность остаться в лупанарии.
— Фабия составит мне компанию, — говорит она, отмахиваясь от благодарностей подруг. — Здорово будет немного побездельничать вместе.
Фабия, изголодавшаяся по человеческому теплу не меньше, чем по пище, от души радуется ее любезности. Амара понимает, что Крессе предстоит весь день просидеть в темноте, тоскливо выслушивая бесконечные рассказы о детстве злосчастного Париса.
— Кресса такая добрая, — замечает Амара, когда они выходят на улицу. — Она рождена быть матерью.
— Никогда так не говори! — в ужасе восклицает Бероника.
— Почему это?
— Крессе уже довелось побывать матерью, — отвечает Виктория, поскорее увлекая их прочь от лупанария. — У нее был маленький сын. Феликс продал малыша, когда тому было три года. — Амара и Дидона ахают, и Виктория мрачно кивает. — Удивительно, что он не сделал этого раньше; уж лучше бы избавился от младенца сразу после его рождения, пока она не успела к нему привязаться.
— Какой кошмар! — ужасается Дидона. — Бедная Кресса.
— Его звали Космус, — говорит Виктория. — Милый был малыш. Фабия приглядывала за ним, пока мы работали. Кресса его обожала. Я думала, она умрет, когда Трасо отнял у нее мальчика. Она так кричала, что Феликсу пришлось закрыть ее наверху. Она провела взаперти много дней. А с тех пор как спустилась, никогда больше не упоминала о Космусе.
— Наверное, ей слишком больно его обсуждать, — предположила Бероника.
Вспоминая, как Кресса спасла ее от игрока в кости и с какой добротой и терпением она обращается с Фабией, Амара поражается, сколько сострадания осталось в сердце ее подруги после потери ребенка.
— Но она всегда такая чуткая, — замечает Амара. — Ни за что бы не догадалась, что она несет такое бремя. Кто бы мог подумать.
Бероника и Виктория переглядываются.
— По-моему, она находит способы забыться, — говорит Виктория. — Ты же видела, сколько она пьет.
— Нельзя ее винить, — быстро добавляет Бероника. — Да и пьет она не так уж много.
— Вот почему под утро я всегда принимаю свои травы, — произносит Виктория. — Лучше переубивать все внутри, пока оно не прижилось.
На виа Венерия с ее широкими тротуарами они идут парами, спереди Виктория с Амарой, позади — Бероника и Дидона. Виктория меняет тему, не желая больше обсуждать несчастье Крессы. Она показывает на одежды проходящих мимо богачек, восхищаясь одними и высмеивая других. Путь до гавани короток, но затруднен из-за оживленного движения на дорогах. По мере приближения к морю воздух становится все свежее. Амара почти ощущает соленый привкус во рту.
Они останавливаются у придорожного киоска, чтобы купить свою единственную за день пищу. Виктория выбирает для всей компании хлеб, оливки, анчоусы и вяленую рыбу, жесткую от рассола. Спустившись чуть ниже по склону, девушки оказываются у воды. Здесь царит еще большая суета: купцы разгружают товар, моряки перекрикиваются, грузы скрипят, волны непрестанно бьют о каменные стены. Чуть в стороне от шумной пристани простирается полукруг колоннады. Статуи богов взирают с ее крыши на входящие корабли, а в самом центре гавани из воды поднимается огромная каменная колонна. На ее вершине, глядя на бескрайнюю синеву, стоит покровительница города, обнаженная Венера Помпейская.
Волчицы устраиваются на солнечном участке колоннады, свешивают ноги с края и быстро расправляются с едой, отгоняя кружащих над их головами чаек. Виктория следит взглядом за группой галерных рабов, вышедших на пристань, чтобы немного передохнуть. Рабы стоят ссутулившись и щурятся от солнца.
— Что за жалкая жизнь у этих бедняг. — Виктория потягивается, опираясь ладонями на теплый камень и подставив лицо солнечным лучам. — Во всех Помпеях сейчас не сыскать никого удачливее нас. Столько времени на развлечения, пока кто-то другой гнет спину, таская тяжелые грузы! — Она подтягивает ноги на колоннаду. — А ведь я вообще не должна была выжить. Вы знали, что в младенчестве меня бросили умирать на помойке, среди дерьма и рыбьих потрохов? Но вот я здесь. Вот они мы все!
— Вот они мы, — повторяет Амара. — Четыре нищие шлюхи, отсасывающие придуркам за хлеб и оливки. Вот это жизнь.
Виктория смеется.
— Сколько горечи! До сих пор бесишься из-за Феликса? — спрашивает она. — Сто лет уже прошло.
— Не только из-за него, — отвечает Амара, наблюдая, как в гавань входит один из крупных торговых кораблей. Ей вспоминается ее собственное морское путешествие из Греции. Холодные ночи под звездами на палубе, битком набитой рабами. Запах рвоты, рыдания, ужас перед тем, что ожидает их, если они переживут плавание. — Твое детство началось в мусорной куче, — говорит Амара, — а у меня был дом. Я была дочерью врача. У меня была жизнь.
