— Возможно, твой хозяин согласится расстаться с тобой на неделю? Я бы хотел забрать тебя домой, — говорит адмирал таким обыденным тоном, словно просит всего лишь одолжить ему плащ.
Амара не сразу осознает, что он имеет в виду.
— Уверена, что он не станет возражать, — отвечает она.
— Хорошо.
Амара через всю комнату чувствует на себе взгляд Дидоны и одними глазами просит ее объяснить все Феликсу. Дидона кивает.
Когда она покидает залу с Плинием, гости провожают их ухмылками, но никому не хватает дерзости поддразнить адмирала. Смелее всех оказывается Аврелий.
— Желаю тебе восхитительной ночи, дорогой друг, — говорит он, красноречиво глядя на Амару. — Рад, что тебе понравился пир.
Плиний невозмутимо благодарит его, то ли не заметив двусмысленности, то ли намеренно оставив ее без внимания. Амара, держась на расстоянии, проходит вслед за ним через атриум и присоединяется к свите его рабов, один из которых уже держит в руках ее лиру. Привратник помогает ей надеть плащ, и она выходит на залитую лунным светом улицу.
Глава 22
Я провожу свои изыскания в свободное время, то есть по ночам, на случай если кто-то из вас думает, будто я прекращаю работать с заходом солнца!
Плиний Старший. Естественная история
Дом, куда приводит ее Плиний, находится недалеко от форума, в двух шагах от лупанария, но, переступив порог, Амара словно переносится в другой мир. Когда они попадают в атриум, перед ними оказывается изящный фонтан в виде фавна. В его струях отражается свет звезд, а воздух напоен ароматом жасмина.
— Мои друзья любезно предоставили в мое распоряжение свой дом, пока они в отъезде в Риме, — говорит Плиний, забирая у одного из рабов лампу и проводя Амару через сумрачную прихожую. — Сюда.
Они поднимаются по лестнице, идут по внутреннему балкону, и он распахивает какую-то дверь. В этой комнате, должно быть, с открывающимся видом на сад, особенно чувствуется запах жасмина. Откуда-то доносится плеск еще одного фонтана.
— Вот мы и пришли. — Плиний жестом приглашает ее войти.
Амара, ожидавшая, что его будут сопровождать рабы, с легкой опаской входит в комнату, стены которой расписаны морскими сценами: крошечные суда сражаются в живописных боях, над поверженным вражеским флотом поднимаются облака дыма. Возможно, Плиний гостит здесь регулярно, и комната расписана специально для него. По полу разбросаны дорожные сумки, набитые свитками и восковыми табличками. На широкой кровати лежит груда манускриптов, и Плиний бережно убирает их с постели.
— Пожалуйста, раздевайся, — говорит он и, отвернувшись, принимается раскладывать свои таблички.
Какой смысл соблазнительно обнажаться, если он на нее даже не смотрит? Амара снимает плащ, аккуратно складывает шелковое платье, распускает волосы и, красиво откинув их на одно плечо, присаживается на край кровати.
Плиний еще какое-то время просматривает свои записи, а потом поворачивается к ней с восковой книгой и стилусом в руке. Они глядят друг на друга.
— Можно рассмотреть тебя получше? — спрашивает он.
Амара теряется. Разве ее поза недостаточно сексуальна? Что именно он хочет увидеть? Она изгибает спину и надувает губы.
— Нет-нет, — говорит он. — Нет так. Просто приляг, чтобы я мог лучше тебя рассмотреть. Покажись мне целиком.
Она ложится на спину, с каждой минутой нервничая все больше. Плиний оглядывает ее с ног до головы и начинает увлеченно писать что-то на своих табличках. «Да он же ведет записи!» — внезапно понимает она. Ее разбирает смех, и приходится скрыть его за притворным кашлем.
— Можно? — спрашивает Плиний и, отложив таблички, подходит к Амаре. Он, сосредоточенно хмурясь, проводит ладонями по всему ее телу. Прикоснувшись к синяку на ее предплечье, он досадливо ворчит что-то себе под нос. Когда он дотрагивается до нее между ног, она вздрагивает, не зная, чего ожидать, но его ладонь задерживается там не дольше, чем на ее локте и подбородке.
— Рад, что ты не удаляешь все свои волосы, — одобрительно говорит он. — Отвратительное обыкновение. — Он поглаживает ее голень. — Впрочем, здесь у тебя все гладко. Так и надо. Спасибо, — говорит он, садясь на кровать. — Теперь можешь сесть.
Амара повинуется и садится поодаль от адмирала. Пожалуй, ее рассказам об этой ночи не поверит даже Виктория.
— В целях своих исследований я беседовал со многими куртизанками, — говорит он, возведя ее до привилегированного статуса, которым, как им обоим известно, она не обладает. — Мне было бы интересно услышать, что ты знаешь о травах. И о приворотных зельях я, к твоему сведению, спрашивал без издевки.
— Что бы ты хотел узнать? — спрашивает она.
Он с готовностью склоняется над табличками.
— Известны ли тебе средства для предотвращения беременности?
— Я ввожу губку и, когда могу себе это позволить, вымачиваю ее в меде. Я использую ее как барьер. Отец позволял мне читать все сочинения Герофила, включая труд по акушерству. Он считал, что эти знания пригодятся мне после замужества.
Плиний кивает.
— Весьма разумно. Значит, ты не пользуешься никакими амулетами?
— Нет, хотя некоторые девушки из моего заведения полагаются на них. Еще одна подмывается вином и уксусом. Певица, выступавшая со мной сегодня вечером, тоже пользуется губкой.
Плиний записывает все, что она сказала, на восковой табличке.
— Как ты стала… куртизанкой?
— Какая часть истории тебя интересует?
— Я хочу знать все, что с тобой произошло, — нахмурившись, отвечает он. — Когда-то ты читала Герофила своему отцу в Аттике, а теперь вот оказалась в Помпеях. Я бы хотел услышать все.
Плиний просит ни больше ни меньше чем обнажить перед ним всю свою жизнь. Возможно, ей было бы проще заняться с ним сексом.
— Мой отец был врачом в Афидне, — говорит Амара. — Я была его единственным ребенком. Он умер, когда мне было пятнадцать лет. Заразился от одного из пациентов. Несколько лет мать пыталась прокормить нас обеих, а когда это стало невозможно, продала меня бывшему пациенту отца в качестве домашней рабыни.
— Погоди-ка. — Плиний вскидывает руку. — Это какая-то бессмыслица. Почему твоя мать просто не попыталась как можно быстрее выдать тебя замуж? Учитывая твой возраст, твои родители в любом случае должны были ожидать, что ты скоро выйдешь замуж. Ты была единственным ребенком, значит, должна была иметь приданое.
Своим вопросом ему неизбежно удалось затронуть самую постыдную и болезненную для Амары часть ее жизненной истории.
— Мой отец не всегда брал плату с пациентов, — отвечает она, даже сейчас чувствуя потребность оправдать его небрежение. — Его должники так с нами и не расплатились. Кроме того, у него самого были значительные долги. Мать потратила мое скромное приданое на наше пропитание.
