— Чего ты хочешь?
— Тимарета…
— Какие услуги ты предпочитаешь?
— Услуги?
— Да, ты ведь потратился на визит сюда. — Она резко разворачивается к нему, вне себя от гнева и горя. — За какими услугами ты пришел? За какой секс ты заплатил?
— Я платил не за это.
— Тогда зачем ты здесь?
— Чтобы увидеть тебя. Чтобы с тобой поговорить.
— Ты хотел поговорить здесь? — Амара в истерике повышает голос.
Даже из-за закрытой занавески слышно, как Кресса плачет, Бероника за стеной обслуживает клиента, а Виктория ругается с Трасо, крича, чтобы он не впускал в бордель буйных посетителей.
— Куда еще нам идти?
Его лицо исполнено тихой грусти, и у Амары не остается ни малейших сомнений, что он говорит правду. Облегчение приносит не меньше боли, чем недавнее страшное потрясение. Она подходит к Менандру и, обняв его за шею, прижимается щекой к его щеке.
— Ты заплатил, чтобы со мной поговорить.
— Я не хотел ждать до декабря, — говорит он, стиснув ее в объятиях. — Я давно копил на это. Рустик не против, чтобы его рабы развлекались. По его мнению, это делает нас послушнее.
— Нельзя так просто швыряться деньгами! — говорит она. — Тебе они нужны. Ты должен беречь каждую монету.
— Я должен был тебя увидеть.
Она вспоминает, сколько глупостей и лжи наговорила Руфусу о любви.
— Мне нечего тебе дать. У меня ничего нет. — Она обводит руками пустую кубикулу. — Я себе не принадлежу. Я не владею даже собственным телом, собственной жизнью.
— Я тоже.
— Что же тогда мы делаем? — Она садится на кровать. — Чем нам помогут пустые разговоры?
— Я знаю, что тебе одиноко, — произносит он, садясь возле нее. — Мне тоже. Но я не чувствую одиночества рядом с тобой.
— После наших встреч мне еще больнее, — говорит она, положив голову ему на плечо и снова позволив себя обнять.
— Это потому, что ты вспоминаешь о доме и обо всем, что мы потеряли.
— Не только поэтому, — возражает она. — Знаешь ли ты, со сколькими мужчинами я была близка? Я никого из них не хотела, но это все равно произошло, отныне это моя жизнь, и я должна с ней смириться. А теперь я вижу тебя, единственного мужчину, которого когда-либо по-настоящему хотела, и, хотя мы здесь вдвоем, ничто нам не мешает, и ты даже заплатил моему проклятому сутенеру… Я просто не могу. Только не в этом месте. Я не могу.
— Знаю, — говорит он. — Я не прошу тебя об этом. Не здесь. — Он наклоняется и целует ее в висок. — Но душой мы можем принадлежать многим местам. Разве ты никогда не представляла себя в другом месте?
Амаре вспоминается сад Плиния, запах жасмина и плеск фонтана.
— Представляла, — говорит она.
Менандр садится спиной к стене и обнимает ее сзади.
— Иногда по ночам, когда я сплю на полу в каморке над лавкой, — говорит он, — я воображаю себя в Афинах. Я представляю, как вечером возвращаюсь в свой старый дом, в лавку, принадлежавшую моему отцу. Но там меня ждут не родители и не сестры, а ты. Я вижу тебя в прихожей, хотя ты никогда там не была, и мы можем говорить сколько душе угодно.
— Я тоже иногда представляю тебя в Афидне, — признается она. — Но чаще всего я мечтаю, чтобы мы с тобой оказались совсем в другом месте, где никогда прежде не бывали.
Амара умолкает. Что она, в сущности, может ему сказать? Что, целуясь с Руфусом, представляла на его месте Менандра? Или что солгала Руфусу, будто ее сердце свободно, потому что не может позволить себе такую роскошь, как чувства?
— Разве это так уж невозможно? — спрашивает Менандр, еще крепче прижимая ее к себе. — Рабам ведь не запрещено жениться. И потом, как знать, однажды Рустик может даровать мне свободу. У него нет наследников, ему некому передать свое дело.
Амара даже не представляет, как отреагировал бы Феликс, вздумай она выйти замуж, и не отваживается сказать Менандру, что каждый бесчестный хозяин испокон веков внушал талантливым подмастерьям надежду на свободу, чтобы те поусерднее трудились. Ей невыносимо разбивать его мечты.
— Будь у меня выбор, я была бы только с тобой, — произносит она.
Они говорят до самого утра, и Амара чувствует, что с каждой минутой ее одиночество все больше отступает. Когда рядом Менандр, даже лупанарий не кажется таким уж адом. Она рассказывает ему о Плинии и о том, каково было на несколько коротких дней обрести свободу, а он описывает, что чувствует в лавке в моменты, когда забывает о своем рабстве и целиком отдается ремеслу.
Завороженные друг другом, они беседуют до самого закрытия, пока Трасо не начинает обходить лупанарий, выгоняя задержавшихся посетителей.
— Проваливай, — говорит он, врываясь в кубикулу. — Ты уже поразвлекся сполна.
Амара пытается поцеловать Менандра на прощание, но Трасо, вклинившись между ними, отталкивает ее прочь. Менандр шагает вперед, чтобы за нее вступиться.
— Нет! — кричит Амара и, качая головой, смотрит на него. — Пожалуйста.
На его лице читается ненависть к себе. Оба они понимают, что он не в силах защитить ее ни от Трасо, ни от каких-либо других невзгод.
Амара не оплакивает его уход. Она стоит, прижав ладони к стене своей кубикулы, и хочет закричать от ярости, подобно Британнике. В ней волной поднимается удушающий гнев. Она должна выбраться.
Глава 28
Все похвалят стихи, но все пожелают подарка —
Грубый милее богач, чем неимущий поэт
[32].
Овидий. Наука любви, книга II
Еще нет и полудня, но в «Воробье» уже жарко. Кресса осталась в лупанарии, чтобы присмотреть за Британникой, а Амара и остальные волчицы сидят за столом, разделяя скромную трапезу из хлеба, сыра и горшочка холодного овощного рагу. Амара уже чувствует, как одежда липнет к ее влажной от пота коже.
— Значит, вчера объявился твой парень? — без обычного яда в голосе спрашивает Виктория.
Амара кивает, не желая обсуждать Менандра, и Виктория не настаивает.
— Простите, что из-за меня вам пришлось ночевать вместе, — говорит Амара.
— Мы подумали, что вам захочется уединиться, — отвечает Дидона.
— Спасибо.
Они снова погружаются в молчание.
— Что же нам с ней делать? — спрашивает Бероника. Девушкам не требуются разъяснения, чтобы понять, о ком речь. — Когда же она перестанет драться и кричать?
За соседним столом что-то бессвязно бормочет напившийся или хворый старик. Он протягивает к ним трясущуюся руку, пытаясь то ли украсть их хлеб, то ли облапать Беронику.
