Руфус посылает за ней реже, чем она надеялась, — не чаще пары раз в неделю, — но с каждой новой встречей она все больше уверяется в его искренней привязанности. Ее влечение к нему растет день ото дня, спутывая мысли и угрожая ее тайным замыслам. Он так старается очаровать Амару, так нежен с ней, что ей сложно не влюбиться. Но она ни на минуту не забывает об их неравенстве, и ее чувства омрачает страх. Она живет с мыслью, что он может по минутной прихоти разрушить ее жизнь, в то время как она способна причинить ему не больше вреда, чем брошенный в пруд камешек.
На третьей неделе ее жизни над лупанарием, утром во вторник, к Феликсу приходит раб Руфуса Филос с сообщением, что вечером его хозяин будет ожидать Амару у себя. Она слышит, как Феликс принимает послание и деньги. Раздается скрип приближающихся к чулану шагов. Амара торопливо вскакивает, отряхивая тогу.
— Полагаю, ты все слышала? — спрашивает Феликс, просунув голову в дверь. — А пока изволь принести хоть какую-то пользу.
— Конечно, — отвечает она и вслед за ним идет по коридору в его кабинет.
Часы, проводимые с хозяином, становятся самой странной частью ее новой жизни. Она садится на свой обычный стул за маленьким столиком возле двери. Феликс больше ни разу не просил Амару разделить с ним постель, но в конце концов снизошел и позволил помочь ему со счетами. Все началось со ссуды Теренции, когда он разрешил ей составить договор и внести записи в его книги. На сей раз он поручает ей разобрать часть его архивов, и она изумляется, что до сих пор ему удавалось справляться самому.
Амара всегда считала хозяина негодяем, но теперь не может не признать, что в ссудном деле он пользуется не только угрозами, но и обаянием. Клиенты приходят к нему, не замечая, что маленькая, согбенная фигурка в углу записывает каждое их слово, пока Феликс угощает их вином, шутит и льстит, выведывая их надежды и тайны. «Бесполезной информации не бывает», — говорит он ей после ухода очередного клиента, полчаса жаловавшегося на тещу.
Он скрупулезно ведет счета и вкладывает всю прибыль от лупанария в ростовщичество, почти не тратясь на собственные удовольствия. Похоже, удовольствия вообще не имеют для него большого значения. Вечера он иногда коротает в компании приятелей — скорее всего, тех же, кого Амара видела с ним в палестре, — но она сомневается, что он считает их настоящими друзьями.
Она пытается на время отрешиться от ненависти и изучить его так же, как он на ее глазах изучал других. Что бы она заметила, будь он незнакомцем? Его любовь к деньгам, целеустремленность, жестокость, удивительный интерес к чужим мыслям и чувствам. Полное отсутствие сострадания. И наконец, как бы сложно ей ни было себе в этом признаться, его одиночество.
Она пытается рассчитать процентную ставку по одной из ссуд, исходя из сведений, которые Феликс добыл об имуществе должника, и внезапно ощущает на себе его взгляд.
— Ты до сих пор не дала этому богатенькому мальчишке?
— Нет.
— Бессердечная сука, — со смехом в голосе говорит он, и она понимает, что в его устах это не оскорбление, а комплимент. — Я бы на твоем месте не затягивал. Отказы ему в новинку, но рано или поздно они приедятся. Ты все-таки шлюха, а не жена.
Он прочел ее тревоги с такой легкостью, словно они клеймом выжжены на ее теле.
— Я его боюсь, — лжет Амара. — Мне кажется, он склонен к насилию.
— Ничего, потерпишь, — говорит Феликс, возвращаясь к счетам. — Опыта тебе не занимать. За жестокие надругательства я запрошу с него больше, так что не забудь мне доложить.
— Ну и кто же тут бессердечный? — спрашивает Амара, подняв брови. — Что, если он меня убьет?
— Мне будет жаль потерять такую ценную шлюху.
— Насколько жаль?
— Не выпрашивай крошки, — говорит он с брезгливой гримасой. — Тебе это не идет.
Его слова вызывают болезненные воспоминания о Плинии. Как она унижалась, умоляя, чтобы он ее купил!.. Будь она проклята, если еще когда-либо станет валяться в ногах у мужчины. Амара украдкой поглядывает на стол Феликса. На нем по-прежнему лежит манускрипт Герофила, без сомнения, намеренно оставленный Феликсом, чтобы ее помучить. Ну уж нет, она не доставит ему удовольствия, попросив почитать свиток.
— По-моему, вот с этого ты мог бы брать немного больше, — говорит она, имея в виду один из просматриваемых ею счетов. — Помимо своего дела, Манлий определенно может задействовать и другое имущество. Ты написал здесь, что у него на плаще бронзовая брошь.
— Это его третья ссуда, — говорит Феликс. — И он никогда не задерживает платежи. Манлий — слишком беспроигрышный вариант, чтобы давить на него чересчур сильно. Вцепляйся в горло, только если считаешь, что им не по средствам вернуться.
Интересно, продал ли он уже принадлежавший Марцелле перстень с камеей. Она вспоминает, с каким трудом женщина сняла с пальца материнское кольцо, под которым осталась полоса бледной кожи.
— Мне нужно сегодня пойти в термы, — говорит она. — Ты прав, я не могу вечно мариновать Руфуса. Дашь мне денег на прическу? Мне не помешало бы уложить волосы.
Феликс оглядывает ее волосы, явно обдумывая, требуют ли они расходов.
— Можешь сходить на пару часов, — говорит он, достав из ящика стола несколько монет. — После того как разберешь остальные архивы.
Амара выходит на улицу, радуясь возможности немного отдохнуть от Феликса. Работая над счетами его клиентов, она невольно задумывается, какие заметки и наблюдения он сделал о своих женщинах и о ней самой. Проходя мимо задней двери лупанария, Амара неуверенно замедляет шаг. Она хочет взглянуть, на месте ли Дидона, и позвать ее с собой на укладку, но боится, что подруги решат, будто она пришла похвалиться. На дверях стоит Галлий.
— Есть там кто-нибудь? — спрашивает она.
— Только Виктория, — говорит он. — Не слышишь, что ли? — Амара и в самом деле слышит, как Виктория нахваливает мужскую силу какого-то клиента. — Остальные на охоте. Кроме дикарки.
— Спасибо. Передай от меня привет Беронике.
— Я не нанимался к бабам на посылки, — огрызается Галлий. — Надо будет, сама ей все скажешь.
Впервые придя в термы без сопровождения, Амара оставляет свою дешевую тогу в одном из ящичков и обходит двух подруг, задержавшихся в раздевалке, чтобы посплетничать. От каменных стен отдается гул женских голосов, возгласы и плеск купальщиц, освежающихся в неглубоком бассейне в углу. Она находит свободную прислужницу и, надев деревянные башмаки, чтобы не обжечь ноги о раскаленный пол, идет через кальдарий.
Прислужница оказывается гречанкой, но, очевидно, не горит желанием предаваться совместным воспоминаниям о родине. Она, не особенно церемонясь, выщипывает волосы на подмышках Амары, обильно намазывает ей ноги расплавленной смолой и резко сдирает ее, пока они не становятся гладкими. Амара вздрагивает от боли. Вокруг тем же процедурам подвергаются другие женщины; впрочем, некоторые предпочли расслабляющий массаж, и до Амары долетают приглушенные хлопки ладоней по голой коже. Прислужница приносит лохань с водой, и Амара, чувствуя себя освежеванной, смывает с тела остатки смолы и грязь чулана.
