— Он никогда не будет любить тебя больше, чем сейчас, — отвечает Друзилла. Амара прикладывает ладонь к шее. Ничто не доставляет больше огорчения, чем правда. — Не обижайся, — продолжает Друзилла, — но тебе нужно хорошенько подумать, чего ты от него хочешь. Лучшего времени для просьб тебе не представится.
— Он постоянно обещает на мне жениться, — признается Амара. — Но это невозможно! Меня бы арестовали, а брак расторгли. Римские граждане не женятся на шлюхах из лупанария. Это жизнь, а не одна из его пьес.
— Я имела в виду не брак! — усмехается Друзилла. — Пожалуй, тебе стоило бы немного снизить планку.
Амара смеется, стыдясь, что проговорилась о своих непомерных притязаниях.
— Можно задать тебе один вопрос? — немного смущенно спрашивает она. — Почему у вас с Руфусом не сложилось?
— Руфус хочет дать женщине все. Он, можно сказать, хочет стать ее творцом. — Друзилла складывает ладони ковшиком, словно укрывая в них какое-то хрупкое создание. — Ему нужна раненая птичка, которую он мог бы держать в руках, чувствуя, как трепещут ее крылья, — тихо, нараспев говорит она. Амаре почти кажется, будто она сама держит в ладонях птицу и чувствует, как под мягкими перышками испуганно бьется крошечное сердечко. — Я была для него недостаточно хрупкой. В отличие от тебя. — Амара не может отвести глаз от Друзиллы, которая продолжает сидеть, не раскрывая ладоней. Она с неописуемой болью понимает, что это правда. — Когда-то и я была такой же, — говорит Друзилла. — Вераний никогда бы меня не отпустил. Меня освободила только его смерть. Но, возможно, Руфус не таков. И тебе удастся убедить его, что нет большего наслаждения, чем разжать руки и выпустить птицу, зная, что она обязана ему каждым взмахом крыльев, каждым вздохом. — Друзилла раскрывает ладони, и обе девушки проваливаются взглядами в пустоту. Наконец она с печальным взглядом опускает руки. — По крайней мере, тебе стоит попытаться.
Амара и Руфус трапезничают наедине. Им подают ужин в комнате с Ледой и лебедем. Амара знает, что где-то в доме Друзилла принимает Квинта. Ее обнадеживает, что Руфус хочет возлечь с ней перед трапезой — во всяком случае, пока ее тело для него желаннее еды, — но ласки, которые он расточает ей после секса, больше не приносят ей прежнего покоя. Она не переставая вспоминает о птице и представляет, каково ему обладать своей хрупкой, несчастной шлюшкой.
— Я бы хотел проводить с тобой каждый вечер, — говорит Руфус, уплетая жареную рыбу с фасолью. — Будь моя воля, мы не расставались бы ни на минуту. — Он, расчувствовавшись, целует ее ладонь. — Ты ведь знаешь это, правда, дорогая?
Сердце Амары бьется так быстро, струны ее души настолько напряжены, что она не в силах прикоснуться к еде. Плиний отучил ее унижаться до мольбы, и она не желает менять одно рабство на другое.
— Ах, если бы только у меня был дом, как у Друзиллы, — вздыхает она, — ты мог бы навещать меня, когда захочешь.
Руфус целует ее, но она чувствует, что он не отнесся к ее словам всерьез. Амара предпринимает еще одну попытку.
— Ты самый щедрый мужчина, которого я знаю, — говорит она. — Иногда, оставаясь в одиночестве, я плачу при мысли о том, что ты готов на мне жениться. Я знаю, что ты делал мне предложение искренне. Но я никогда не смогла бы согласиться. Я никогда бы не покрыла позором твою семью.
Он наконец отвлекается от еды и, распалившись, приникает к ее губам страстным поцелуем.
— Как же я тебя люблю! — шепчет он.
— Но если бы ты поселил меня в доме вроде этого, я могла бы стать твоей второй женой, — говорит она. — Твоей вольноотпущенницей. — В глазах Руфуса вспыхивает тревога, но, отважившись рискнуть, Амара решает идти до конца. — Я бы жила для тебя одного и никогда не требовала ничего у твоей семьи. Ни сейчас, ни в будущем. Я не нуждалась бы ни в чем, кроме возможности любить тебя.
— Ты действительно этого хочешь?
— Больше всего на свете, — отвечает она. Ее губы дрожат от страха, а не от любви, но Руфусу это невдомек.
— Пожалуй, это возможно. — Он отворачивается от нее с видом скорее обеспокоенным, чем воодушевленным. — Однако это потребовало бы немалых усилий. Ты просишь о многом.
— Знаю. Но между нами большая любовь, — говорит Амара. — И, хотя я никогда не навлеку на тебя позор, позволив тебе взять меня в жены, я могла бы любить тебя как любовница.
— Это было бы чудесно, — соглашается Руфус, начиная проникаться идеей обзавестись бездонным кладезем преданности. — И потом, даже когда я женюсь, если моя жена не… — Он умолкает на полуслове, возможно, сообразив, что строить предположения о привлекательности своей будущей жены не слишком романтично. — В общем, какой бы она ни оказалась, мы с тобой могли бы проводить время вместе, когда захотим.
— Да, — говорит Амара. — Я бы всегда тебя ждала.
— Может, Друзилла могла бы научить тебя играть на арфе? — с детским воодушевлением продолжает Руфус. — Вы ведь нравитесь друг другу, правда? Ты не представляешь, с каким счастьем я вижу, как ты погружаешься в музыку. По-моему, с арфой ты будешь смотреться еще прекраснее, чем когда играешь на лире.
Амара с облегчением улыбается, видя, как легко он увлекся мыслью превратить ее в свою любовницу, поющую в золотой клетке. Но его слова отзываются непрошеным эхом: в ее воображении помимо воли разыгрывается фантазия Менандра, и она представляет, как ожидает афинянина в доме его отца. Перед ее мысленным взором встает совместная жизнь в Аттике, которой никогда не будет.
Она тянется к Руфусу и, нежно поцеловав его в губы, поднимает на него взгляд. Сейчас она не Тимарета, а Амара. Тимарета навсегда останется для него незнакомкой.
— Как тебе угодно.
— Я это сделаю, — преисполнившись решимости, заявляет он. — Должен быть какой-то способ это устроить. И после однократных затрат мне не придется больше каждый раз за тебя платить. — Он умолкает, поморщившись от смущения. — Прости, дорогая, это прозвучало непростительно грубо. Я имел в виду, что, если это экономически выгодно, то мне, возможно, удастся даже получить одобрение отца.
— Ты лучший мужчина на свете, — говорит Амара, стиснув ладони.
Он улыбается, но на его лице снова отражается прежнее беспокойство. Она склоняет голову ему на плечо, слыша, как в ушах стучит кровь. Остается надеяться, что он говорит всерьез и она только что не ускорила собственное падение и исчезновение из его жизни.
Децембер
Глава 37
А теперь, любовь моя, вручи свое счастье ветру.
Поверь, мужчины непостоянны по природе.
Помпейское граффити
В маленьком атриуме Бальбины холодно. Центральный бассейн с дождевой водой покрывает корка льда. Амара и ее собеседницы, одетые в шерстяные плащи, зябко жмутся друг к другу, пытаясь столковаться. Амаре нелегко было выплатить за Теренцию часть ее долга Феликсу, но сейчас ее вложения могут наконец-то окупиться. Торговка фруктами представила ее новой клиентке.
