Ханна отправилась на кухню, пытаясь убедить себя, что ей что-то там понадобилось. Придумала некий голод, хотя прошел всего лишь час после завтрака. Нет, правда, всего лишь час? Взгляд, брошенный на электронные часы на плите, заставил ее ощутить укол совести: нет еще и одиннадцати, а она уже пьет третий бокал вина и курит пятую сигарету. С этим надо кончать. Отныне никакого алкоголя до двенадцати. Такое обещание она давала себе уже множество раз, зная, что и теперь его не сдержит. Полное соответствие этому чертову общепринятому стереотипу – какая фигура должна быть у писателя. Ханна открыла пару шкафчиков и снова их закрыла. Тот же ритуал с холодильником: открыла – закрыла. Желание что-то съесть, тем не менее, так и не появилось. Не хотелось решительно ничего. Почему в последнее время вдохновение все чаще стало ей изменять?
Поправка: изменяет не само вдохновение. Как раз вдохновляющих впечатлений у нее вполне достаточно. А вот что касается обработки их – в письменной, разумеется, форме… Внезапно возникшее ощущение, острое наблюдение, удачно найденное слово не становятся теперь отправной точкой сюжета. Да и честно говоря, теперь их практически нет. Точнее, те, что все-таки время от времени появляются, никуда не годны: либо какие-то штампы, либо пафосная чушь, либо откровенная мелочевка. Ей больше не удается заставить дрожать этот нерв, на чем и строилось все ее предыдущее творчество. Описание характеров всегда было сильной стороной Ханны. Чисто интуитивно ей удавалось настолько ярко нарисовать портреты своих героев, что читателям казалось, будто она не просто знает того или иного персонажа, а она и есть тот самый человек. Она была наблюдателем. В то время как сидящие за столом участники шумной компании, перебивая друг друга, непременно пытались высказаться, Ханна наблюдала за ними. Она не повышала голоса, избегала каких-либо жестов, способных привлечь к ней внимание, – просто тихо сидела и слушала, а в те моменты, когда дискуссия обострялась, на губах ее появлялась мимолетная улыбка. По бегающему взгляду человека и по его заумному пустословию Ханна видела, насколько далеко все сказанное им от истины, как отчаянно он пытается не быть уличенным. В чем именно? В отсутствии душевного равновесия, в унынии и скуке, в стремлении защищать те ценности, которые являются непозволительной роскошью в окружающем нас реальном мире. Именно такого сорта философия являлась отличительной чертой ее книг, для этого она и создавала характеры своих, порой невероятных, персонажей. И все это с единственной целью – сделать читателя умнее. Правда, она уже стала сомневаться, что написанное ею может сделать кого бы то ни было умнее. И меньше всего ее саму. Все это лишь бесконечный поток мыслей, отображенный на бумаге в виде строк. Потому-то она теперь и решила попробовать заняться любовной темой. Вдруг это поможет ей вернуться на прежний правильный путь? Или же откроет какой-то новый. Однако как же это сложно – описывать любовные чувства, когда сама на этом поприще не особо преуспела. И вдвойне тяжело, когда, откровенно говоря, не слишком-то в них веришь. Она выглянула из окна кухни во дворик, где играли дети. Разумеется, если можно было назвать игрой то, что они делали – зачерпывали из огромной бочки дождевую воду и поливали ею цветы. Судя по радостному визгу и довольным улыбкам детей, занятие это доставляло им истинное наслаждение. Ханна вздохнула: надо же, такая легкая и беззаботная жизнь. Встряхнувшись, она попыталась прогнать эту мысль: куда это годится – заниматься сентиментальными копаниями на свой собственный счет. Если уж говорить начистоту, то кое в каких собственных проблемах, в частности любовных, она сама виновата. Не то, что бы она вообще не была способна любить. Нет, она влюблялась, и даже довольно часто. Но всегда ненадолго. В общении с окружающими ей и так не всегда хватало терпения, что же касается любовных чувств, то она разочаровывалась прежде, чем они получали какое-то ощутимое развитие. Хотя «разочарование», пожалуй, не совсем верное слово. Точнее всего, Ханне становилось скучно. Может, из-за того, что, постоянно занимаясь созданием портретов своих персонажей, она всегда чувствовала некое превосходство над всеми вокруг. Ей не хватало чего-то, что могло ее поразить, или кого-то, кого она не могла просчитать. Ханна уже начала сомневаться, что такое с ней когда-нибудь случится.
У Бастиана никогда не было ни тени сомнений на ее счет. А вот здравый смысл ему порой, казалось, изменял. Если бы он не был ее лучшим (да что уж там, единственным) другом, самым верным фанатом и бесконечно снисходительным издателем, она бы уже много лет назад порвала с ним из-за полного отсутствия коммерческой жилки. Ханна часто задавалась вопросом: а вообще говоря, зачем она ему? Из всех тех, с кем сотрудничал Бастиан, Ханна была единственным настоящим писателем. Все остальные «писатели», чьи опусы он печатал, были авторами поваренных книг, детективов или же низкопробных авантюрных романов – всего этого вполне безобидного, легко усваиваемого чтива. Здесь имелись сплошь готовые ответы, однозначно хорошие и плохие люди, всегда получающие свое решение проблемы. Романы Ханны никогда не содержали ответов. В них и вопросов-то не было. Они заставляли читателя задуматься. Погрузиться в текст. Прочувствовать его. А это далеко не каждому дано. Ханна привыкла иметь дело с элитарным читателем. И прекрасно понимала, что это не она должна была бы вынашивать планы расставания с Бастианом, а ему уже давным-давно следовало ее бросить. Работать с ней трудно, книги не продаются. То, что вот уже четырнадцатый год Бастиан настаивает на ее сотрудничестве с его издательством, может объясняться лишь тремя вещами: престиж, филантропия и отсутствие коммерческой жилки. Каждый раз, когда она задумывалась над этим, третья причина представлялась ей наиболее правдоподобной. В секундном приступе желания помочь другу вести дела более рационально она решила, что просто обязана ему чем-то отплатить. Позвонив Бастиану, она объявила, что придет на книжную выставку. Все равно сегодня ей не пишется. Бастиан был счастлив.
2
Закурив у входа в «Белла-центр»
[2], Ханна уже успела пожалеть о своей инициативе. Наполнив легкие сигаретным дымом, она собиралась с силами и попутно разглядывала разношерстную публику, входящую и выходящую сквозь приводимые в движение нажатием руки револьверные двери из толстого, захватанного пальцами стекла. Седые пенсионеры, приехавшие из Ютландии энтузиасты, дети – все стремились побывать в этом мире книг. С этими людьми ей и предстояло побеседовать. О господи милостивый, убей меня медленно!
– Извини, но может, ты все же отойдешь подальше от входа с этой своей сигаретой?
Обернувшись, Ханна едва не уткнулась носом в прическу женщины, которую в прежние времена вполне можно было бы принять за прекрасную доярку. Эта же, по всей видимости, была детским воспитателем, и ее осветленные волосы отросли на добрых четыре сантиметра со времени последнего окрашивания. Посмотрев с высоты своего роста вниз на женщину, Ханна заметила горящее в ее глазах возмущение. Воспитательница с видом оскорбленной добродетели окинула стоящую позади нее беспокойную стайку детишек.
