Мы закончили операцию. Я чувствовал невероятное облегчение, в основном за пациента, но еще и потому, что мне хотелось вернуться домой. Было почти пять часов утра, и я еле стоял на ногах. Шах казался напряженным. Давление пациента было опасно низким, всего 70/40. Сердце еще не начало работать в полную силу. Посовещавшись с анестезиологом, Шах ввел в аорту наполненную гелием ручную шаровую помпу для поддержания давления крови. С тревогой он смотрел на еще не пришедшего в сознание пациента. Потом сел на стул рядом с ним и стал ждать.
Я тоже прождал какое-то время, надеясь, что что-нибудь произойдет и все смогут пойти по домам. К тому моменту Шах не обращал на меня внимания. Я отправился в раздевалку, чтобы переодеться. Через некоторое время меня, спящего на жесткой лавке в раздевалке, разбудила медсестра и сказала, что отвезет меня домой. Мы быстро ехали по дорогам, покрытым жижей, которая напоминала пюре с подливкой. Вставало солнце, а на деревьях лежала пара дюймов свежего, выпавшего за ночь снега. Она довезла меня до дома моих родителей. Я тут же завалился спать.
Шах так и не позвонил мне, чтобы рассказать об исходе операции, но на следующий день я узнал от родителей, что пациент не выжил. Его давление продолжало падать, невзирая на помпу с гелием и внутривенные лекарства, и около семи утра, почти через семь часов после нашего прибытия в больницу, он пополнил список жертв эндокардита, великого убийцы Ослера.
Смертельный случай в самом начале моей карьеры стал для меня важным уроком. Каким бы невероятным ни было развитие кардиохирургии за последний век, сердце остается уязвимым органом. Несмотря на все наши старания, пациенты с болезнями сердца продолжают умирать.
6. Гайка
Размышления об эпохе, когда сосудистые болезни сердца могут быть предотвращены или замедлены, позволяют проникнуться ее величием. Пожалуй, это самое важное из всего, что может быть, ну, разве что кроме еды, наличия убежища и отсутствия войны.
Клод Бек Journal of Thoracic Surgery (1958)
В 2001 году, когда я только начинал свою ординатуру в кардиологии, запущенные лаборатории катетеризации в больнице Бельвю наводили на мысли о том, что в последний раз их ремонтировали в 1930-х годах, когда Андре Курнан и Дикинсон Ричардс работали в них над своим фундаментальным исследованием по катетеризации сердца – процедуре, позволяющей узнавать давление и направление кровотока в сердце, а также проводить ангиографические исследования. На стенах топорщилась облезшая краска, свет пыльных ламп был приглушенным, а ангиограммы по-прежнему писались на катушки пленки, тогда как все остальные учебные больницы Манхэттена давно уже перешли на цифровой формат. Старшая медсестра лабораторий Рода и свита ее блеклых ассистентов с дряблыми веками глаз тоже выглядели реликвиями времен Второй мировой войны. Рода никогда не говорила, чего от тебя требуется. Ей было куда проще наорать потом, когда ты уже ошибся. Первый месяц в лаборатории катетеризации я чувствовал себя так, словно снова вернулся в интернатуру, вот только теперь мне было за тридцать, я был женат и уже семь лет изучал медицину. Если я спрашивал, нуждается ли пациент в дооперационном исследовании крови, то Рода или ее ассистент принимали заносчивый и оскорбленный вид, означавший, что это было написано в их должностной инструкции и они уже много лет этим занимаются, разве я не должен сам об этом знать, и вообще, кто я такой, чтобы указывать им, как делать свою работу? Дел у меня было предостаточно, ведь мне нужно было взять историю болезни, осмотреть пациента, сделать рентген, взять кровь на анализ, дать на подпись форму соглашения, и далее по списку. Напряженный темп работы фиксировался в крохотной таблице дел, заполняемой каждый час. Рабочее время растягивалось еще и из-за страха, в первую очередь страха упустить что-нибудь и навредить пациенту, но еще и страха получить выговор за ошибку или недосмотр какой-то детали. Я пришел к выводу, что моя ординатура в кардиологии служила сразу двум целям: я одновременно изучал и сердце как часть организма, и то, что таилось в моем сердце, – познавал себя, понимал, на что я годен.
Доктор Фукс, руководитель лаборатории катетеризации, ничуть не способствовал комфортной работе. У него был тяжелый взгляд, он делал выговоры тем, кто одевался иначе, чем он (синяя форма и только белые кроссовки), и пафосно рассказывал о Генри Грине и прочих малоизвестных писателях. Когда мне впервые довелось с ним работать, Фукс стремительно протараторил инструкцию к регулятору – пластиковому приспособлению размером с клавиатуру с кучей кранов-задвижек, управляющих подачей жидкости в клубке трубок, – центральным элементом процедуры катетеризации. Когда он расписывал бесчисленное множество манипуляций с кранами, необходимых, чтобы слить катетер, выпустить пузырьки, ввести рентгеноконтрастный краситель в коронарные артерии и так далее, меня слегка потряхивало на нервной почве.
– Что бы ты ни делал, – сказал он, постукивая пальцем по маленькому белому поворотному переключателю, – ничего не вводи, пока не откроешь этот кран.
Он предупредил, что иначе в катетере произойдет опасное повышение давления. Уже через минуту он продвинул катетер глубже в аорту, провел его вдоль дуги аорты и аккуратными движениями ввел его в правую коронарную артерию.
– Итак, начинаем, – сказал он и скорректировал положение стола по высоте и вправо-влево, выставляя его ровно под трубку аппарата. Он надавил на педаль флюороскопии, которой управлялась снимающая трубка рентген-аппарата, приготовившись делать снимок коронарных артерий пациента. Раздалось потрескивание, словно на растопке занимался огонь.
– Вводи! – рявкнул он. Я рефлекторно нажал на педаль, вводившую контраст. – Я тебе сказал, никогда так не делать! – услышал я. Я застыл, пытаясь понять, где ошибся. Он быстро повернул жизненно важный переключатель, сбрасывая из катетера лишнее давление. Потом он велел мне отойти от стола и сделал ангиограмму сам, держа одну ногу на педали флюороскопии, а вторую – на педали введения контраста.
Со временем стало полегче. Я не думал, что это возможно, но это все-таки произошло. Лукас, один из ординаторов-старшекурсников, добыл для меня регулятор, чтобы я мог потренироваться, и обстоятельно, профессионально рассказал мне, для чего предназначен каждый из переключателей и кранов и в какой последовательности их использовать в той или иной ситуации.
Я быстро понял, что кардиологические процедуры являются своего рода прикладным искусством – с каждым повторением проводить их становится все проще. Я никогда не отличался особенно ловкими руками, но уже через несколько месяцев мог самостоятельно провести первую половину катетеризации сердца.
Я и представить себе не мог, что делать ангиограмму настолько приятно. Процедура стала ритуалом: надеть свинцовый фартук и стерильный халат, аккуратно, как суши-шеф, разложить инструменты, которыми мы будем пользоваться. Прыснуть лидокаином для местного обезболивания паха. Игла быстро находит бедренную артерию. В шприц втягивается багровое облачко. Кровь прыскает на стерильную салфетку (а иногда и на плиты пола). Ввести струну в артерию. Глубокий маленький надрез скальпелем. Раздвинуть мягкие ткани, освобождая путь для катетера. Хлещет кровь, не паниковать. Так, глубокий вдох, дышите, начинаем…
